Выкрикнув, митрополит, почесывая нос, задумался и, опять о чем-то вспомнив, спросил:
– С каким умыслом осмелился показать вдовой великой княгине неосвященную икону?
– Невзначай она ее повидала.
– Где та икона?
– У игумена Никона.
– Нет у него иконы.
– Как нет, ежели сам по его наказу к нему отнес.
– Нет у игумена иконы, а княгиня пожелала, чтобы у нее находилась.
– Так у игумена икона.
– Запоминай: без промедления новую изладь, но чтобы той была, какую княгиня видела. Не дозволю тревожить ее покой. Понял? Феофана Грека знаешь?
– Знаю.
– Недоволен тобой премудрый. Из Новгорода против его воли отлучился, не захотел его живописную мудрость перенять. Во всем ослушник. До чего дерзновенен, что осмелился великому князю Василию замысел свой открыть, не получив на то от игумена дозволения. Дерзновением своим вынудил князя о тебе со мной беседовать. У князя и так хлопот не перечесть. Без пострига по монастырям шатаешься.
– Послушничать смиренно дозволено.
Митрополит встал, подошел к Андрею.
– Икону Христа для княгини пиши не покладая рук.
– Повели игумену Никону отдать икону, взятую у меня.
Митрополит, сделав вид, что не слышал сказанного, вернулся к столу.
– Повеление мое накрепко держи в памяти. Не вздумай ослушаться. Про замысел, о коем с князем беседовал, позабудь. Выкинь из головы – не всякий замысел надобно в памяти покоить. Слово дай, что не ослушаешься моего повеления.
– Грех на душу не приму. Пустого слова не молвлю. Замысел, покедова живу, не позабуду.
– Перечишь?
– Правду сказываю. Не дам пустого слова.
– Смотри. На ослушников у меня всякая управа водится.
Митрополит готов был сказать, что сошлет Андрея на послух в дальний монастырь, но промолчал, зная, что живописцу благоволит княгиня Евдокия, да и сам князь Василий об иконе Нерукотворного Спаса говорил с восторгом. Перебирая на столе пергаменты, митрополит, не глядя на Андрея, сказал отрывисто и безразлично:
– Ступай. Благословлю, когда не станешь ослушничать.
Выйдя от митрополита, Андрей почувствовал на себе взгляды любопытных глаз и, склонив голову, быстро вышел из ожидальной горницы…
Глава четвертая
1
В роще на монастырском склоне шустрый весенний ветер раскачивал на березах бахрому голых ветвей.
Еще лежал снег. В сугробных наметах он заледенился, но каждое утро по склону извивались говорливые ручейки, торопливо сливая талую воду в Яузу. Нет на Яузе ледохода с хрустальным звоном от разломов льдин. Мельничные запруды успокоили бег речной воды, а без них не обойтись. Москва на хлеб охоча и ест его вдоволь.
На склоне уже обозначилась тропинка, протоптанная Андреем за годы, прожитые в монастыре. Не считал он, сколько верст отмерил на ней шагами, дружа с раздумьями. Сейчас на тропинке из-за ручейков мокреть, не везде еще она пригодна для прогулок. Сегодня утро с восхода выдалось солнечным. И, славя его, во всех монастырских скворечнях поют голосистые скворцы.
Андрей ушел на тропинку после ранней обедни. Одолели его мысли, да такие напористые, что мешали молиться. Как не быть мыслям. Как не надеяться, что станут они радостной явью. Вторая неделя прошла, как окончилась кладка Благовещенского собора. Высится он в Кремле под сенью трех глав. Уступает по величине Успенскому и Архангельскому соборам, но привлекает глаз к своим очертаниям. Пусть и не велик, а по красоте не уступает великим. Ждал Андрей, когда появятся его главы, увенчанные крестами, и наконец дождался. Не раз бывал внутри собора, рассматривал его своды. Не велик он и внутри, но все в нем к месту.
Неделя минула, как игумен Александр в вечернюю пору призвал к себе Андрея и Даниила. Сообщил, что есть слушок, что могут их позвать для украшения собора живописью. Определенного игумен ничего не сказал, а в умах живописцев появилась надежда, что и в самом деле представится им такая возможность. Да и как не быть надежде, когда сам князь Василий хвалил их работу в монастыре. Кроме того, еще зимой, перед Крещением, князь Василий за икону Нерукотворного Спаса одарил Андрея шубой и новыми сапогами. Была милостива и вдовая княгиня Евдокия – усадила есть рыбные пироги за стол со своей великокняжеской семьей в благодарность за написанный заново образ Христа.
Из-за внимания князя и княгини беспокойно жилось Андрею. Все его разговоры с Даниилом начинались и кончались мечтами о работе в Благовещенском соборе, оба словно забывали, что вряд ли их мечты осуществятся, пока в Москве живет и творит Феофан Грек.
А позавчера случилось совсем негаданное. Монастырь навестил посланный князем Василием молодой боярин. Посланец появился в келье, не жалея времени, просидел с Андреем за беседой, подробно расспрашивая, как можно было бы ладить сплошную преграду для отделения алтаря от храма. Боярин вроде бы только интересовался и не сказал ничего определенного, а Андрей сна лишился, размечтавшись, что его замысел, несмотря на то что митрополит настрого приказал о нем позабыть, может осуществиться именно в Благовещенском соборе.
Ходит Андрей по тропинке, а в мыслях – образы будущих икон. Утро солнечное, радостное. Поют скворцы. И трудно Андрею не верить, что мечты не сбудутся.
2
В Москве по утрам и по вечерам на лужах талой воды и на грязи под ногами прохожих все еще с хрустом разламывается тонкий лед.
В опочивальне великого князя Василия сумрачно, на столе горит, оплывая, свеча. Василий в собольей шубе ходит по горнице в валенках. Несмотря на весну, печи топлены по-зимнему. Жарко в горнице, а Василия третий день озноб донимает. Сам не припомнит, где застудился, а может, недужит оттого, что любит пить квасы со льда. В хворости Василий, как дитя малое, капризен и обидчив, разом становится грузным, ходить начинает вразвалку и руки сует в рукава шубы.
Возле стола на лавке сидит князь Владимир Хоробрый, пришедший из думной палаты со встречи с посольством из Новгорода. С дозволения Василия гость из-за жары в покое снял кафтан и говорит без обычной для него горячности.
– Дури в новгородцах хоть отбавляй. Говорят все враз. А о чем толкуют, понять нельзя. А рожи у всех, как блины, масленые.
– Не милы тебе? Я из-за своей остуды послал тебя с ними на беседу. Зачем пожаловали? Поди, опять с архиепископом не поладили?
– Про него слова не сказали. Как прижгло пятки, так живо к тебе за помощью кинулись.
– В чем помощь от меня надобна?
– Витовт Литовский их изобидел. Как начал стаивать снег, он опять отхватил кус Новгородской земли.
– Ну и что? Опять мой тесть бояр обидел? Поди, взял-то малость.
– Две боярских вотчины прибрал к рукам.
– Так и знал. Бедняги, без отнятых вотчин голодом насидятся. Двух бояр обидел, а посольство в Москве из скольких боярских душ объявилось?
– Десять бород.
– Поди ж ты. И не жалко им было трясти себя по весенней распутице? Чего молят?
– Чтобы ты своим именем отписал Витовту просьбицу. Урезонил бы его смилостивиться и вернуть боярам отнятые вотчины. Лесные, да еще с рыбными ловлями.
