— Здесь где-то, на территории. Кажется, в механическом цехе у Губина... Поторопись, как бы в шахту не спустился.
В механическом цехе Пазников давненько не бывал. А было время, когда часто захаживал, и с Губиным — лучшим слесарем шахты — крепким, жилистым стариком — у него отношения были не только деловые и строгие. Уважал старика Пазников, всегда к советам его прислушивался, а когда надо, то и спорил, свое упрямо доказывал, и старик, усмехаясь в пышные, вразлет, усы, хрипловато басил:
— Дело... дело...
В огороженной по просьбе Губина конторке, которую он сам любовно называл закутком, его не было. Не было и поблизости.
— Где Губин?
— Там, — токарь, не отрываясь от станка, указал в дальний угол цеха.
Пазников поспешил туда.
Губина он увидел сразу, но еще мгновением раньше он увидал на дощатой площадке комбайн, весь новенький, промасленный, со стальными, до блеска отшлифованными ручками управления.
«Вот он какой», — задохнулся от волнения Пазников и забыл о том, что пришел спросить о Котове.
— А-а, Федор, — приветливо пробасил Губин, вытирая ветошью руки. — Любуешься? Красавец. Давненько такого не видывал. Дело...
Пазников присел на корточки, пощупал холодные ручки, опытным глазом приметил, что на щите управления больше ручек, чем на комбайне «Донбасс». Зачем они, для чего? По выражению лица его Губин понял, о чем он подумал, посочувствовал:
— Не запутаешься?
— Много еще работы?
— Завтра и прикончим, — уверенно ответил старик.
— Завтра?
— Не терпится? — усмехнулся в усы Губин. — Дело... дело... Ты чего вскочил?..
Пазников заторопился к выходу. Он уже не думал о том, почему не пришел к нему Ушаков. Об этом он подумает позже, а сейчас ему нужно как можно скорее увидеть бригадира. Может быть, еще не поздно? Может быть, есть еще надежда?
Михаил Аношкин
А КАК ЗОВУТ ДОЧЬ?
В Челябинске Романов жил третий день и скучал по совхозу. Не хватало ему привычной обстановки, повседневных хлопот, неохватного степного простора и тишины, которая зимой изредка нарушалась автомобилями и тракторами. В городе кучно и суматошно. Земля одета асфальтом. И жить здесь Иван Васильевич мог только поневоле — когда вызывали на семинар или совещание. Иногда наведывался на денек в областную «Сельхозтехнику».
Нынче был семинар. Слушали лекции, делились опытом работы. Особо выдающегося Романов на семинаре не почерпнул, директором-то он был многоопытным. Но как человек аккуратный, вел записи, авось потом что-нибудь и пригодится.
Завершался третий, самый короткий день семинара. Иван Васильевич нацелился уйти с последней лекции. Домашние понадавали всяких поручений. Надо было побегать по магазинам и успеть на поезд. Но тут объявили, что последнюю лекцию будет читать товарищ из Москвы, кажется, из Тимирязевки, доктор сельскохозяйственных наук. Об интенсификации и специализации сельского хозяйства. Могло быть что-то новое, чего Романов еще не знает. И он прикинул, что при определенном уплотнении у него хватит времени и на лекцию, и на беготню по магазинам.
Начальник областного управления, всегда подтянутый и элегантный, по фамилии Луговой, и миловидная, еще не старая женщина с валиком волос на затылке, в черном строгом жакете и в белой блузке, уселись за столом президиума. Он почтительно наклонился к ней, что-то сказал, и она как-то даже обрадованно кивнула ему, и Луговой пружинисто поднялся.
— Мы у себя в управлении, — сказал начальник басисто, — считаем, что три дня, которые провели здесь, не потеряны напрасно. Ваши выступления мы тщательно застенографировали, позднее изучим их и все дельное возьмем на вооружение. Вместе с тем мы отдаем себе отчет в том, что три дня — срок мизерный и всего того, что нужно было вам сказать, мы, естественно, не смогли. Но я хочу выделить ведущую мысль — не топчитесь на месте, ибо это равносильно отставанию, постоянно имейте перед собой перспективу. А сегодня, как указывает нам партия, перспектива — в интенсификации сельского хозяйства, в углубленной его специализации. Вот мы и попросим нашу гостью, доктора сельскохозяйственных наук, профессора академии имени Тимирязева Надежду Андреевну Морозову прочитать лекцию на эту тему. Пожалуйста, Надежда Андреевна.
Луговой на семинаре присутствовал мало. Появлялся раза два, да и то на короткое время. А тут уселся на стул плотно, надолго, как бы утверждая этим свою приверженность и уважение к высокой науке и призывая к такому же почтению и других.
Женщина порывисто поднялась и мягкой, изящной походкой прошла к трибуне. Пытливо оглядела зал и сказала:
— Вероятно, вы ждете от меня непререкаемых истин, но я хочу поделиться с вами своими мыслями и наблюдениями, и, возможно, в них будет что-то и спорное.
Такое начало всем понравилось, и зал затих в ожидании. Ивану Васильевичу вдруг показалось, что эту женщину он где-то встречал, быть может, даже знал близко. Приподнятые, будто от удивления, брови. Ямочка на подбородке. Давным-давно... Дай бог памяти... Надежда Андреевна... Надя... Конечно же, Надя Морозова! И накатило на Ивана Васильевича щемяще-радостное чувство узнавания забытого. Романов уже не мог следить за мыслью лектора, весь переключился на узнавание, и это походило на волшебство, когда вдруг смываются временные наслоения и сквозь толщу лет проявляются хорошо знакомые черты, которые, оказывается, бережно хранила память. Стоило только напрячь ее, как они высветлились вновь.
Когда кончилась лекция, Морозову окружили. Иван Васильевич остановился недалеко и слышал, как его коллеги донимали лектора вопросами — то и дело слышалось: агропромышленный комплекс, создание новых линий крупного рогатого скота, ипатовский метод, мелиорация. Все поминали и Министерство с «Сельхозтехникой» заодно. Казалось, не будет вопросам конца-края, потому вступился Луговой.
— Ну, товарищи, — широко улыбнулся он, но даже при этом в басистом голосе его чувствовалась начальственная нотка. — Надежда Андреевна ученый и далека от министерских дел!
— Отчего же? — в ответ улыбнулась Морозова, и Луговой только руками развел галантно: мол, вам виднее...
Иван Васильевич вышел в коридор, облюбовал местечко возле стены в таком месте, мимо которого обязательно должна была пройти Морозова. И загадал: если узнает его и остановится, то он заговорит, конечно. Если не узнает или сделает вид, что не узнала, сам первый не подойдет. Еще подумает, что он заискивает перед нею. Он — только директор совхоза, а она — профессор и преподает в Тимирязевке. Разница ощутимая, хотя раньше ее не было.
Ждать пришлось долго. Возможно, это ему показалось, потому что ждать да догонять хуже всего.
Наконец Морозова вышла из зала. Сверхлюбопытные упорно шли за нею, уже на ходу задавая вопросы. Рядом почтительно следовал Луговой. Прошла мимо замершего от волнения Ивана Васильевича, равнодушно скользнула взглядом по его лицу. Романов, расслабляясь, с горечью вздохнул: «Все... Мимо...».
