На мне были новенькие ботинки, а он, бедняга, был босиком.
Рука моя ощутила прежнюю свободу, а слух утешил звук громкого вскрика, знаменующего точность и силу попадания. Жаль, продолжение было не столь приятным: правое мое ухо приласкал тяжелый удар, от которого я покатился кувырком. Откатившись на достаточное расстояние, я живо вскочил. И вовремя! Бородач был тут как тут и свирепо топтал участок капронового татами, на котором я только что валялся.
Начала собираться публика. “Надери ему задницу, Бородач!” — крикнул кто-то азартным и довольно тонким голосом. Я на всякий случай голос запомнил. Пригодится.
Бородач хищно крался вокруг меня, выбирая момент, чтобы сделать мне что-нибудь плохое. Задницу надрать, например. Я держался настороже. Он вдруг остановился.
— Ладно, хватит! Вижу, ты парень не дурак, так что за коверного сойдешь. Беру! — И он протянул руку для дружеского пожатия.
“С такими ловкачами мы знакомы”, — подумал я и осторожно подал свою. “Предчувствия его не обманули!” — Бородач крепко схватил меня за кисть и дернул к себе — лицом на выброшенный локоть. Если бы я этого не ожидал, нос мой стал бы в тот же миг гораздо менее красивым, чем прежде. А так я лишь еще сильнее ускорился и врезался крепкими костями лба в район его ключицы. Очень славно врезался! Что-то где-то хрустнуло.
Бородач от удара грохнулся навзничь, увлекая меня за собой.
Мы лежали на теплом деревянном полу, как два брата-близнеца в люльке — бок о бок, и улыбались. “Нечасто в наше время встретишь парня, который так здорово умеет врезать по уху”, — подумал я. “Да уж!” — подумал Бородач, наверное, и спросил:
— Как звать-то тебя по-человечески, рядовой Капралов?
— Иные, — затянул я свою излюбленную песенку, — зовут меня…
— Филька! Капрал, так твою растак, ты ли это?! — взревели оглушительно, сотрясая мироздание до самых основ, армянско-иерихонские трубы.
С полигона вернулся Генка Саркисян.
ГЛАВА 5
Что это были за люди? Только не члены общества трезвости. Конечно, среди них есть поджигатели, грабители и убийцы, — да разве нужно что-нибудь лучшее для войны? Не подлежит сомнению, что эти люди хорошо знают свое ремесло.
Легко и весело основной пелетон участников марш-броска скрылся вдали. Надо же, как резво бегают, архаровцы наемные, неприятно поразился Филипп. Семипудовый Мелкий, и тот обогнал его сразу, да так припустил, что скоро совершенно пропал из виду.
“Стероиды, — еще раз напомнил Капралов себе. — Пусть он и здоровяк, зато потенциальный инвалид и наверняка абсолютный импотент”. Увы, легче от огульного очернения сослуживца не стало: эго, блин! Привычка к перманентному существованию в роли “самого-самого” — скверная, оказывается, штука. Особливо в случае, когда обычный статус, связанный с повседневным, казалось бы, триумфальным венком и сознанием собственной исключительности, катастрофически изменяется на противоположный. Когда нежданно обнаруживаешь, что тащишься в арьергарде, что вынужден глотать пыль прошедшей колонны, пачкать ноги конскими яблоками и что женщины, бросавшие на плечи героев цветы, а к ногам — свою честь, давно уже разошлись по домам. Этак недолго и до нервического срыва.
Выход? Выход один — догнать и перегнать мер-р-рзавцев!
Филипп, воодушевившись пламенным призывом, резко увеличил скорость, но через сотню метров понял, что долго такого темпа не потянет, сдохнет окончательно, и благоразумно вернулся к прежней.
А ведь говорил же капитан Пивоваров: “Ноги, Капралов! Ноги и спина, а не бицепсы и трицепсы делают походную жизнь солдата более легкой, насколько это возможно, разумеется. Бицепсы хороши для пляжа и девочек, а для гор, “броника” и пулемета с полным боезапасом они только во вред. Сатана явился на Землю, приняв облик “тренера чемпионов” Джо Уайдера, и ты с радостью бросился к нему в кабалу. Одумайся, Капралов! Одумайся, пока не поздно!”
Кажется, уже поздно…
Одиночество чертовски угнетает. Особенно, если оно сопряжено с нелюбимой, монотонной и тяжелой работой. С бегом “на десятку” в полном обмундировании, например.
Чтобы не упасть духом, знал Филипп, нужно срочно чем-то занять голову. Песенку, например, спеть — без начала и конца, взяв за образец творчество народов Севера. Или речевку завести, в темпе бега. “Раз- два, три-четыре; три-четыре, раз-два! Кто бежит? Я бегу! Бойко двигаю ногу!”
Можно также прокрутить в памяти наиболее благостные события личной жизни. Вечером вчерашнего дня, скажем, было немало приятных моментов, а это как раз и рекомендуется настоятельно — повторное переживание положительных эмоций.
“Помнишь, девочка, гуляли мы в саду?..”
Первым делом, после маловразумительных криков радости, Генрик потащил Филиппа в столовую. Похоже, Легион поголовно был заражен страшным вирусом обжорства. Эпидемия булемии, не иначе!
За ними потянулась вся компания, занимавшаяся в спортзале.
— Знакомьтесь, — сказал спортсменам Генрик, — это мой армейский друг — Филипп Капралов. Целых полтора года беззастенчиво командовал мною, пользуясь должностным неравенством. Теперь сержант я, и он заранее проливает горючие слезы. Проливаешь, так? — насупился он грозно.
Филипп не без драматизма шмыгнул носом:
— Так! Горе мое велико, о могучий горбоносый вождь.
— Великолепно. Предостерегаю, друзья: у него чрезмерно раздутое самомнение, и он любит, чтобы его величали по отчеству. Верно, Капрал? — Он крепко хватил Филиппа по спине.
— А то?! — согласился Филипп. — Кто ж не любит? Вот и Карнеги писал…
— Писал, точно. Так вот. Пользуясь законным правом сюзерена, приказываю: звать вышеназванного гордеца, кому как понравится. При малейших возражениях — драть за уши! Особо чадолюбивые и милосердные могут просить об этом своего сержанта. Возражения? — Он грозно взглянул на Филиппа.
— Никак нет, мастер сержант! Не извольте сомневаться, буду рад любой кличке, — отчеканил Филипп. — Кончай, Генка, — попросил он другим тоном, — вдруг люди подумают, что я и в самом деле невыносимый моральный урод? А ведь я хороший!
— Совсем забыл, — добавил Генрик, — он еще и патологический хвастун. За что и люблю! Знакомься, Капрал, это мой взвод. Маловат, конечно, — с тобой всего две полных четверки, — но так уж здесь принято. Начнем, пожалуй, с руководства. Вот этот лысый фюрер — Бородач, мой заместитель, ефрейтор.
— Мы уже знакомы, — отозвался Бородач.
— Этого тщедушного карлика с мохнатым лицом зовут Павлом Мелким.
— Рад, — сказал лохматый здоровяк и едва не сломал Филиппу кисть, сжав, как слесарными тисками, не переставая притом широко улыбаться, и пояснил: — Мелкий — это фамилие такое.
— Сан и Дан, всем говорят, что братья.
Чрезвычайно серьезные близнецы-боксеры по очереди подали Филиппу крепкие руки. “Александр”. “Данила”. Он, разумеется, тут же забыл, кто из них кто. Впрочем, на груди у каждого легионера присутствовала табличка с именем.
— Наум. — Чернокудрый хазарин, специалист по объездке диких тренажеров, назвался сам.
— Рабинович?! — ляпнул неожиданно для себя Филипп.
— Хуже, — понурил голову Наум. — Значительно хуже. Березовский.
Мелкий, помрачневший было и побагровевший после внезапной и ничем не обоснованной черносотенской выходки Филиппа, облегченно расхохотался. Отсмеявшись, предупредил:
— Следи, парень, в другой раз за языком получше. Еще раз такое себе позволишь — закопаю! Уяснил?
— Вполне. Прости, — кивнул Филипп Науму. — Ей-богу, пошутить хотел, и только.
Тот примирительно махнул рукой: “Не бери в голову”.
— Вольдемар. — Голос последнего в списке представленных наемников, изящного, чрезвычайно подвижного белокурого красавчика был негромким и по-мальчишески хрипловатым. — Но я предпочитаю,
