Разбудила его негромкая ласковая музыка: “Союз нерушимый республик свободных…” Остроумцы! Для Сергея Даниловича, что ли, старались?
Он быстро привел себя в порядок и выглянул в коридор.
По коридору не спеша прохаживался, заложив руки за спину, Волк-Вольдемар, с головы до ног увешанный оружием и амуницией. Только шлем держал в руке. Он задумчиво посмотрел на Филиппа и сообщил:
— Сейчас будет марш-бросок. На десять километров. В полном боевом. Давай-ка помогу собраться.
Он ловко подогнал прямо на Филиппе ремни, попутно коротко и не без высокомерия, но доходчиво объясняя, что, куда и как.
Филипп попрыгал. Все сидело плотно, хоть и не туго. Тесак и фляга по заднице не колотили, ранец по спине не елозил, шлем вокруг головы не вертелся и на глаза не сползал.
Филипп поблагодарил Волка и следом за ним отправился в арсенал.
Личный состав взвода был уже там. Никто тем не менее не заворчал и по загривку опоздавшему “салаге” не съездил. Вот они, преимущества наемной армии!
Филипп повесил “Дракона” на грудь и засвистел. Непроизвольно получился все тот же “Союз нерушимый…”.
До ворот легионеры добрались быстрым шагом.
Безногий здоровяк Сильвер (Джон, очевидно) пожелал им счастливого пути, и они стартовали.
Филипп поначалу намеревался бежать без шлема, но Генрик был непреклонен:
— Привыкай, брат. В бою он едва ли не важнее оружия. К твоему сведению: шлем заключает в себе не только сканер, но и системы ночного и дальновидения, переговорное устройство, широкополосный транслятор сигнала “я свой”, воздушный фильтр и самоликвидатор.
Господи боже! Так вот что имел в виду каптерщик! “Будет по чему опознать, когда башку оторвет…”
— Боюсь, Гена, — признался Филипп, — я не вполне готов решиться на такой, заведомо в одну сторону, путь.
— Не думаю, — ответил на это Генрик, — что ты будешь колебаться, сорвать ли чеку, когда (и если) попадешь в лапы хонсакам. В лучшем случае они просто бросают пленных в бродильный чан. Живьем. В худшем — сначала проводят множество мучительных не то экспериментов, не то пыток, а уж затем бросают в чан.
Филипп отмахнулся фигой. “Чур меня, чур!”
От белой дороги в траву уходил проселок: гравий, пыль, выбоины. Поленились господа Большие Братья асфальт положить. Или не захотели.
Лететь сломя голову по такому чуду дорожного строительства Филиппу вовсе не улыбалось. Он притормозил.
Остальным же — хоть бы хны: запылили, затопали и убежали. Оставили, беднягу, одного среди чужих пространств.
В спину Филиппу что-то уперлось, угловатое, твердое — прямо под лопатку. Интересно, что? Он не припоминал ничего похожего. Может, фонарик? Или Волк ради смеха засунул незаметно в ранец кирпич? Остановиться, разве, поглядеть? Остановиться, присесть, прилечь… нет уж, дудки! Если душа трудиться обязана, то тело — вдвойне!
“Раз-два, три-четыре, — теплые воспоминания закончились, а конца дистанции, напротив, видно не было. — Три-четыре, раз-два. Кто бежит? Наш Капрал. Что так медленно? Устал!”
Чертов кирпич, похоже, произвел клона, и тот устремился к другой лопатке, бороздя отвратительными неровными углами по хребту.
Становилось жарковато, и хотя трико поглощало пот с прежней интенсивностью, обдувало тело прохладным воздухом, щекотно скользящим от ворота к щиколоткам, былой комфорт пропал без следа. Левый ботинок совершенно внезапно стал натирать большой палец и пятку. “Хеклер” оказался чрезвычайно тяжелым и негабаритным, зачем только надо было брать его с собой? Карабин при каждом шаге бил по ребрам.
Откуда-то заявились сотни голодных кровососущих и принялись искать местечко, где бы подкрепиться. Филипп поспешно опустил забрало шлема и включил принудительный обдув, случайно включив еще и сканер. По прозрачному щитку заметались оранжевые контуры засеченных движущихся объектов: птиц, мелких зверьков и все тех же комаров. Настройкой сканера на минимальный размер целей, похоже, никто до Филиппа не занимался. А он не умел, поэтому попытался выключить умный прибор.
Контуры, увы, лишь вспыхнули ярче, зато обдув полностью прекратился. Пот тут же выступил по всему лицу, будто ждал. Филипп, гнусно ругаясь, откинул забрало.
Комарики возликовали.
Каменистый проселок пошел под уклон. Посеяло мелким дождичком. Вот, значит, почему гнус лютует! К счастью, впереди, на самом пределе видимости, показались человеческие существа.
Четвертый взвод в полном составе, за исключением малохольного, тихобеглого новобранца, валялся на травке, под прозрачным пологом, растянутым между трех сосен.
Филипп прибавил ходу. Наконец открылось долгожданное второе дыхание, жаль, поздновато. Перед самым финишем, отмеченным лежащими по краям дороги — слева и справа — окрашенными в желтый цвет крупными булыжниками, под ногу ему попался вертлявый и скользкий камешек. Филипп активно замахал руками, но не удержался-таки и воспарил.
В этот стремительный миг полета перед его взором промелькнули, нет, не главные моменты короткой, но бурной биографии, — изумленные лица сослуживцев, вскочивших с земли приветствовать криками и свистом его финишный спурт. Филипп грустно улыбнулся им и вернулся с небес на землю, грохоча снаряжением и сдирая кожу на ладонях.
К нему подбежал Генрик.
— Как ты, жив?
Филипп с сомнением вздохнул и слабо простонал:
— Там он умер, бедный Филя, совершенно обессиля, где обрыв над бездной крут; там его и закопали, и на камне написали, что ему ботинки жали, но теперь уже не жмут.
— Совершенно обессиля… Грандиозно! Надо обязательно запомнить! — расцвел блудливой улыбкой не в меру литературно образованный армянин.
— Критиковать легко, — с целью защиты собственного права на словотворчество заявил Филипп. — Критики, между прочим, — поголовно неудавшиеся писатели и поэты, компенсирующие свою творческую импотенцию своеобразным суррогатом насилия над более одаренными личностями.
— Эк ты завернул! Сразил наповал. Значит, ни Мережковским, ни Писаревым мне уже не быть. — Генрик огорченно махнул рукой. — Ладно, переживу. Не жмут, говоришь, ботинки-то?
— Пока лежу, нет. Но вставать страшно!… Надеюсь, за нами будет машина?
— Увы тебе, мой бедный одаренный друг! Обратно — тоже бегом. Отдыхай! Пять минут мы еще подождем, так и быть.
— Эй, эй, постой, как бегом? — Голос Филиппа окреп и приобрел возмущенные интонации. — Мне Волк сказал “на десять километров”, не на двадцать!
— Тебя же предупреждали: Волк — страшный человек, особенно для новичков. А как он бегать любит!… Ладно, черт с тобой, подождем, ну… восемь минут. Пожуй пока. — Генрик бросил на грудь поверженному Капралову твердый брусочек в яркой упаковке. — Прессованные сухофрукты, обогащенные витаминами и аминокислотами. Вода-то есть?
— Угум. — Филипп уже набил рот, и разговаривать внятно не мог.
ГЛАВА 6
Как я дотащился обратно — это для отдельного рассказа тема, рассказа трагического, унылого, постыдного и смешного одновременно. Ребята сначала почти
