Я осклабился и принялся рвать шов на его груди. Прочный он был, зараза. По-волчьи рыча, я вцепился в толстую гладкую леску (или то была воловья жила?) зубами. Просунул пальцы в золотые кольца, что на сосках. Враз дернул. Внезапно одно колечко подалось. Отплевываясь и подвывая от нетерпения, я потянул за него. Захохотал торжествующе: шов мгновенно расшнуровался. Из разъятой гномовой утробы посыпалась сенная труха, потемневшая от времени древесная стружка, пенопластовые шарики. Я просунул руки внутрь. Футляр был там.
Вынул, примостил на полку, сконцентрировался и погрузил в пористый камень кисти.
«Открыть коробочку тебе вряд ли удастся, — сказал Кракен. — Да это и ни к чему. Просто изорви в мелкие клочки рукопись, содержащуюся внутри. Сотри в порошок. При ее более чем почтенном возрасте она должна быть жутко дряхлой, и проблемы вряд ли возникнут».
Вызвавший беспокойство кракенов документ хранился в виде свитка из странного на ощупь материала. Словно бы покрытого плотной, слегка колючей чешуей. Кое-где чешуйки выкрошились — целыми участками, точно от лишая. Материал проплешин ощущался как рыхловатая, но сухая не то бумага, не то ткань. А может, пергамент.
Чувствуя себя сущим вандалом и Геростратом, я начал сжимать пальцы.
Успел буквально в последний момент. Какая-нибудь секунда задержки, и пиши пропало. Кожа спины еще помнила упругие толчки графитовых струн, еще холодила голые ягодицы скорлупа сейфа, а лампы так же неспешно, как давеча гасли, начали разгораться, и зафыркала вентиляция. Я взбежал по лестнице, приник к доскам двери ухом. Как будто что-то есть. Или только кажется? Вскипяченная адреналином кровь шумит в ушах?
Я слился с деревом, потек сквозь него живым соком.
Снаружи было все еще темно. Откуда-то доносился знакомый деревянный перестук — бедная негритянка плутала по черным коридорам в поисках чего-то неведомого.
Я сделал всего пару шагов, когда на мне скрестились лучи двух мощных фонарей. Оба — в лицо. Глаза полоснуло болью. Я моментально зажмурился, отгородился от света обеими ладонями, но резь осталась надолго.
Пронзительный мужской голос весело сказал:
— Опа, глянь, кто тут у нас. Пупс какой-то.
— А перец-то как торчит! Он что, драл тут кого-то? Пупс, ты с кем в доктора играл? — Владелец второго фонаря слегка сипел, будто надорвал глотку на стадионе.
Я поспешно отнял одну руку от лица и прикрыл причиндалы. Железное дерево в плане возбуждения отдельных нервных окончаний оказалось весьма сходным с памятной по отроческим годам липой или березой.
— В чем дело? Вы кто такие? — заносчиво спросил я. Спасти меня сейчас могла только та самая наглость, которой вчера я похвалялся перед Кракеном. Я повысил голос: — Охрана, не так ли? Давненько вас жду. А ну-ка, уберите свет!
— А не уберу, — по-прежнему весело сказал первый.
— Такая же фигня, — поддержал его второй.
— Какого дьявола! — К сожалению, вместо грозного рыка получилось жалкое блеяние. Но я не сдавался: — Сначала темища наступает, потом девчонка уходит, а сейчас еще какие-то весельчаки…— Голос наконец-то начал приобретать требуемую свирепость. — Место не дорого? Да если я предъяву за такую борзоту выставлю, с вас кожу лентами сдерут! Убрали живо фонарики, уроды!
— Оцени, пупс знает слово «предъява», — пуще прежнего обрадовался веселый. — Наверно, жутко авторитетный крендель. Эй, пупс, обзовись. Погоняло твое какое?
— Ладно, — сказал сиплый. — Ты смотри за ним, а я папу вызову. Вдруг это и вправду гость.
— Да ну…— не слишком уверенно протянул веселый. Сиплый сказал:
— Умолкни пока.
Пиликнул сигнал — будто от нажатия кнопочки на мобиле.
Проморгавшись, я попробовал приоткрыть веки. Один луч бил сейчас в потолок (фонарь поставили на пол, рефлектором вверх), второй все еще упирался в меня, сместившись на подбородок и грудь. Увы, видимость от этого не улучшилась. Разве что самую малость.
Судя по размерам владельцев фонарей (фигуры их кое-как можно было разобрать), меня угораздило нарваться на старых знакомцев, сторожевых акромегаликов. Удирать, хоть бы и сквозь стену, было глупо. Все равно что гусей дразнить. Вступать в сражение — тем более безнадежно. Накачанные фенаболилом под завязку и покрытые чудовищными мускулами, громилы даже не почувствуют моих наскоков. Оставалось уповать на счастливый случай. Например, на то, что неведомый папа из-за обшей суматохи лично прийти не сможет и велит разобраться с подозрительным гражданином на месте. Тут-то я их и попытаюсь облапошить. Гормоны роста и прочие стимуляторы, особенно употребляемые в огромных количествах, не самым благотворным образом влияют на высшую нервную деятельность. Не зря великаны в сказках — кретины поголовно.
— Папа сейчас будет, — убил мою надежду сиплый. — Говорит, по билетам проверку закончили. Как раз из VIРа одного мена не хватает. По описанию вроде этот.
— Так, может, он тут правда кого-то натягивал? Я, например, Коко в зале не видал.
— Не-а! Ему не положено. То есть, может, он и натягивал Коко, только на халяву. Под шумок решил сладенького попробовать.
— А вдруг шпион?
— Ну, разве журналюга какой.
— Слышь, крендель! — прикрикнул веселый. — Ты журналист, да? Из какой газеты? Если папа тебя отпустит, напиши про нас, ладно? Мол, знаком с самыми здоровыми парнями Императрицына. Точно, точно, мы такие! В боях без правил участвовали, в Японию ездили, в Осаку. И еще в Чехию. Я в Праге еще такую тату рулевую сделал. На лбу. «Змет», понял! Это как у одного чешского монстра. Голем называется, чудовище Франкенштейна. Только он глиняный был, а я из камня. Не веришь? Бицуху потрогай. — Он напряг руку, демонстрируя безобразно вздувшийся, оплетенный синими венами бицепс— Во, иди, потрогай!
— Не педик мужиков трогать, — зло прошипел я.
— Ладно, верю, — отступился с готовностью веселый. Очень уж ему хотелось в журнал попасть. — У меня, между прочим, и боевое имя Русский Голем. А у него — Т-34…
— Кончай, — оборвал вдруг сиплый.
— А чего — кончай? Такая пруха подвалила. Япошки про нас писали, чехи тоже писали, а на родине никто не знает. Сам спасибо скажешь потом.
— Не знают, значит, не надо. Да и не из газеты он. Чего бы газетчику с голой жопой тут делать? И как он, кстати, сюда попал без грин-карты? От дверей мы не отходили, даже когда свет погас. Потом вообще закрыли на ключ. Не, тут какие-то непонятки…
Совсем близко застучали деревянные палочки. Громче, громче. Чаще, чаще.
— Папа? — крикнул Русский Голем, оборачиваясь. — Ты прикалываешься? Па…— Голос его сорвался.
— Он на мне! — внезапно заорал сиплый Т-34. — Стреляй! — Лучи света заметались беспорядочно. Голем отпрыгнул, въехав плечом мне в лицо. Я как стоял, так и сел. Сразу стало нехорошо.
Негромко хлопнуло дважды.
— Я его сшиб! — торжествующе крикнул Голем. — Уйди, Танкист, закрываешь. Отойди, … .., добью!
Слышалась отчаянная возня, топот. Что-то мелькало в луче света, похожее на толстое колено бамбукового удилища. Деревянный перестук превратился в бешеный треск, будто гигантский, с медведя размером, жук разминал перед взлетом жесткие крылья. Т-34, видимо, все не отходил, потому что Голем, свирепо матерясь, пробежал по моим ногам в сторону возни.
Происходило что-то по-настоящему жуткое, одинаково неожиданное как для меня, так и для охранников. И если даже это была подстраховка кракенов, то помочь она мне все равно не могла. Конечности были вялыми, в голове бренчал колокол. Я попытался одновременно сжаться в комочек и убраться ползком подальше. Уткнулся в стену — да так и замер.
Голем опять начал стрелять. Потом у него, наверно, кончились патроны. Т-34 сдавленно
