комбинаторов Кривой да Нелёгкой, — спать на холодном полу или на сундуке подле беспокойного Жерара мне не пришлось.
Мне снилось, что Сулейман исполнил-таки угрозу превратить меня в паука. И вот я, матёрый крестовик, сижу на краешке теряющихся в тумане тенёт, держу в лапках конец сигнальной нити и жду, когда она задёргается, объявляя, что в сеть попала жертва. Жрать хочется жутко, абсолютно не по-человечески. Хочется вцепиться в какую-нибудь букашку, и выпить её досуха — даже раньше, чем внутренности под воздействием моего яда превратятся в сладкий кисель. И вот нить вздрагивает. Наверняка это кузнечик — их здесь уйма, от многоголосого стрекотания с ума можно сойти. Я опрометью бросаюсь в туман. Паутина пружинит, подталкивает и прибавляет скорости. Впереди вырисовывается крупный силуэт, он всё ближе… и я замираю, ошеломлённый. Передо мной дама. Паучиха. Она прекрасна, прежде я никогда таких не встречал. Узкая талия, длинные конечности, изуми-тельных пропорций брюшко, будто нарочно созданное для объятий. Влажные хелицеры и жвала, манящие впиться в них поцелуем. Гипнотический блеск глаз и одуряющий аромат духов. Устоять против влечения я не могу, да самка и не желает, чтоб я устоял. Она призывно шевелит лапками и поводит брюшком…
Когда водопад нашей страсти истощается, я провожу коготком по матово отсвечивающей головогруди моей возлюбленной и спрашиваю:
— Как тебя зовут, красавица?
— Клеопатра, — отвечает она.
— Красиво, — говорю я. — А какая разновидность?
— Чёрная вдова, — с печальной улыбкой говорит Клеопатра, и плотнее приникает ко мне.
— Это та, которая после ночи любви откусывает голову самцу? Удачная шутка. А всё-таки?
Вместо ответа паучиха распахивает горячую пасть…
Проснулся я с дико колотящимся сердцем.
Помещение наполнял зловещий свет — хотя назвать светом это оптическое явление можно только от бессилия подобрать верное слово. Потолок словно бы напитался призрачным лиловым огнём, от которого повсюду бродили фиолетовые не то тени, не то на-оборот — всполохи. Они жили собственной инфернальной жизнью, спаривались, воевали, рождались и умирали. Кажется, они даже издавали звуки: давящее гудение, треск на грани слышимости, бормотание и стоны… Фрески и гобелены на стенах преобразились до неузнаваемости. Благообразные ещё недавно лица людей превратились в мерзкие рожи, которые скалили клыки, дико вращали зенками и высовывали язычищи. Тела непристойно извивались, города горели, леса и травы гнили на корню, водоёмы тухли и превращались в разверстые гнойники.
Заспиртованный человекозмей Джулия приник к стеклу аквариума точно насильник к телу жертвы и, похоже, всерьёз намерился выбраться наружу. То есть он по-прежнему оставался статичным, как положено экспонату, однако я спинным мозгом чувствовал: это статичность замершей перед броском кобры. Это покой ядра в пушке, у которой уже вспыхнул порох на запальной полке.
Лишь вокруг шахматного столика сохранялся островок покоя. Ровно горела керосиновая лампа под зелёным абажуром, Жерар лежал на коленях достойного мужа Гоу Лема и, зажмурившись, слушал плеер через одну капельку наушников. Вторая была воткнута под шапочку терракотовой статуи. Оба меломана плавно покачивались из стороны в сторону, следуя какому-то ритму. Из-под седалища китайского палача потихоньку сыпался песочек.
Набравшись мужества, я выбрался из гамака и твёрдым шагом двинулся к одному из гобеленов. От полотна ощутимо тянуло жаром степи, запахами сухих трав, пыли и конского пота. Стоило мне приблизиться, вытканный всадник на тонконогом жеребце при-щурился, разинул рот — так широко, словно собирался откусить голову собственному скакуну — и потянул из ножен саблю. Отчётливо послышался шипящий звук, с которым сталь скользит по дереву и коже. Чисто механически я толкнул двумя руками коня. Ладони на краткий миг ощутили упругий бок теплого живого тела, и лошадь начала медленно валиться. Раздался сильно приглушённый конский храп и гортанная брань. Из недалёкой ложбинки тут же показались силуэты трёх волков…
Утешая себя тем, что с таким хайлом как у наездника волков можно заглатывать аж целиком, я попятился к шахматному столику. Все до единой хари на гобеленах и фресках вылупились на меня и провожали людоедскими взглядами. А ведь казалось бы такие славные парни! Через одного просвещённые правители древности да философы гуманитарной направленности.
— Что здесь происходит? — с интонациями завуча старших классов громко спросил я, умудрившись не дать петуха.
Жерар вздрогнул и открыл глаза.
— Чувачок, ты меня заикой сделаешь, — укоризненно тявкнул он. — О чём беспокойство?
Я широко повёл рукой, вызвав новый припадок трансформаций в «живых картинках».
— Скажешь, так и должно быть?
— Колоссально! Как там у Ходосевича: «И в этой жизни мне дороже всех гармонических красот — дрожь, побежавшая по коже, иль ужаса холодный пот…». — Бес начал восторженно осматриваться. — А ты дирижёр! Ну-ка, махни ещё разок.
Кривясь от омерзения к небиологической жизни, я подвигал кистью. Разок и другой. И третий. Оказалось, это вовсе не страшно, а напротив весело. Несколько минут мы развлекались, принуждая фараонов и царей корчить гримасы, которым позавидовал бы и Джим Керри, а потом мне это наскучило. Будто мартышек в зоопарке дразнишь. Непонят-но, по какую сторону решётки глупое животное, а по какую — венец творения. Напоследок я подошёл к Джулии, сделал ему «козу», щёлкнул ногтем по пулестойкому стеклу аквариума и вернулся к шахматному столику.
Жерар одобрительно следил за моими действиями, Гоу Лем прикрыл терракотовые веки. За более чем двухтысячелетнюю жизнь он насмотрелся всякого.
— Будем считать, светомузыкальная установка старичка Сулеймана отработала на пятёрку. — Я осторожно присел на краешек стола. Достойный муж воспринял мои действия без агрессии. Видимо, столик был достаточно прочным.
— При чём здесь Сул? — возразил бес. — Всё это Маппет-шоу имеет к нему только косвенное отношение.
— Ну-ка? — заинтересовался я. — Давай подробнее.
— Уверен, это вроде побочного эффекта. Когда шеф колдует, в окружающем пространстве накапливается магия. Как статическое электричество после грозы. Вот копится она, копится, а потом начинает «искрить». Ты разве не замечал, что в его кабинете иногда происходят странные вещи? Даже когда он отсутствует.
— Замечал.
— Вот и тут так же. Побочка, чувачок, всего лишь побочка…
— Хорошо, если так, — сказал я. — А если эти поганцы в самом деле живые? И имеют привычку вылезать из своих половичков и делать непочтительным гостям секир-башка? Вот и сейчас — как выскочат!
— Кому выскакивать-то? — иронично поинтересовался бесёнок. — Это обычные старые ковры, Паша! Там только шерсть, пыль да дерьмо личинок моли. Так, почтеннейший? — обратился он к Гоу Лему.
Тот едва заметно кивнул.
Зато в начавшем, было, успокаиваться тканом бестиарии последняя фраза Жерара вызвала настоящий взрыв мимики. И — ни одной одобрительной гримасы, ни одного доброжелательного жеста.
— Кажется, твои слова о дерьме моли их слегка разозлили, — заметил я.
— Похоже, — согласился Жерар и показал изображениям фараонов согнутую правую переднюю лапку, ударив по сгибу левой. Те впали в окончательное неистовство, а довольный хулиган продолжил теоретизировать: — Я думаю, что магия вроде тяжёлого газа — стремиться заполнить низкие места. Потому-то волшебство чаще всего и происходит в разных подземельях да катакомбах.
Чтобы не длить неизвестность, я быстро подошёл к двери, ведущей наверх, и попытался её открыть. Дверь оказалась заперта. Я забарабанил в неё кулаками. Толстенная бронзовая плита поглощала звук практически полностью. Нужна была хорошая колотушка. Я с интересом присмотрелся к треноге, на которой стоял здоровенный котёл под крышкой, но тут дверь начала открываться.
