карандашиком.
— Слушай, Павел, — начал сердиться шеф, — карандашиком ты знаешь, что можешь делать?..
Жерар, судя по счастливому повизгиванию, приготовился ляпнуть какую-нибудь пошлятину, однако мне удалось опередить его. Долгие тренировки не прошли даром.
— Рисовать, — вкрадчиво пропел я.
— Вот именно, рисовать. А мне нужны чер-те-жи! Выполняют их тушью и чертёжными инструментами. Инструменты перед тобой. Лучшие, какие я смог достать в этом городишке, мир ему и его жителям. Вот циркуль. (Я кивнул: знаю.) А вот мой любимый. Рейсфедер.
Сулейман достал из готовальни инструмент, похожий на тюнингованный пинцет, покрутил имеющееся на боку инструмента колёсико с насечкой и объяснил:
— Разводя и сводя губки, можно добиться требуемой толщины линии. Нам понадобятся два рейсфедера. Один для тонких линий, другой для толстых.
— Сулейман Маймунович! — взвыл я, прервав его объяснения. — Но я же не умею чертить этими вашими штангенциркулями и тушью. Кляксами всё заляпаю! Кроме того, нужны линейки, угольники всякие…
— Не штангенциркулями, а рейсфедерами, — тявкнул из-под стола Жерар. — А вместо линеек может использоваться рейсшина.
Я двинул ногой, ориентируясь на звук. Удача была на моей стороне. Носок кроссовки врезался в мягкое. Бес взвизгнул и заткнулся.
— Ты не умеешь. Умею я, — сказал шеф. — Смотри мне в глаза.
Смотреть в глаза ифриту — страшно.
И вовсе не оттого, что они похожи на глаза безумца, акульи, змеиные или волчьи. В них не тлеют красные угольки и не плавают вместо зрачков светящиеся черепа. Первое впечатление — это обыкновенные человеческие глаза. Карие восточные очи с поволокой, опушенные длинными ресницами, сводящими с ума дамочек. Но помните правило о том, что первое впечатление часто обманчиво? Глаза ифрита — наглядное подтверждение этого правила. В них растворяешься. Как рафинад в кипятке. Это отчасти похоже на погружение в стену, но только отчасти. Во время транспозиции всё-таки чувствуешь себя индивидуумом, хозяином собственного тела и сознания. Здесь — теряешься полностью, попадаешь в абсолютное рабство. Никакого ослушания, никакой лени. Работа на результат, до изнеможения, а если потребуется, то и до смерти.
Можете представить, что меня ждало.
Впрочем, где там! Не можете.
…Если ориентироваться по часам, отпахался я за четыре с половиной часа. Если по собственным ощущениям — за добрый десяток. Шею и верхнюю часть спины сводила судорога, руки мелко тряслись. Кончики пальцев были густо заляпаны тушью.
Зато чертежи получились чистенькие, без единой кляксы, без единой помарки. Двадцать четыре идеальные графические работы. Хоть сейчас на выставку. Меньшая часть листов лежала на столе, большая была развешена по стенам. В рамочках, хоть и не под стеклом.
— Молодец, — сказал мне Сулейман и ласково похлопал по плечу. — Быстро управился. Я думал, дольше провозимся.
— А я всегда говорил, что Паша способен на подвиги. Его просто нужно гонять, — зевнув, подхватил Жерарчик. Он лежал на диване, морда у него была заспанная. — Безжалостно гонять.
— Пять часов! — просипел я. — Это вы называете быстро?
Сулейман пожал плечами. На его взгляд, обсуждать тут было нечего. Бесу наоборот хотелось поговорить. Он уселся совершенно по-человечески, откинувшись на спинку дивана, и плавно повёл передними лапами в стороны.
— А ты думал сколько? Это ж не чёрный квадрат намалевать! Здесь — труд!
— Изуверы, — заключил я, рушась на пол, в мягкие объятия бухарского ковра. — Варвары.
Хотелось выразиться значительно крепче, но при Сулеймане распускать язык опасно. Существуют идиомы, за произнесение которых он может этот орган вырвать с корнем. А возможно, и не только этот. Хотя понять, отчего его злят ругательства, связанные с сексом, довольно сложно. Размножаются ифриты вовсе не так, как люди.
— Да, скифы мы! Да, азиаты мы! — подвывая от собственного остроумия, продекламировал Жерар и повернул морду к шефу: — Так, эфенди?
— Так, дорогой, — согласился тот, а затем спросил: — Паша, ты голоден, мальчик?
Я кивнул.
— Зверски.
— Чего хочешь покушать? Называй любые блюда, любые напитки. Герою не будет отказа ни в чём.
— Пожалуй, пяток хот-догов, — процедил я, пристально глядя на беса. — Натуральных. И порцию маринованных собачьих ушей по-арканарски.
Жерар поёрзал задом по дивану и мелко захихикал. Тревоги в этом смешке было ку-да больше, чем радости.
— Весельчак! Шутник! Вот за что я люблю Пашеньку, так это за чувство юмора. А вы, Сулейман Маймунович?
— А я за конкретику, — сказал шеф. — Не виляет человек, не мямлит. На прямые вопросы даёт прямые ответы. Поди сюда, пёсик.
— Зачем?
— Э, брось ослом прикидываться. Я сказал: накормлю всем, чего душа пожелает. Па-ша сказал: хочу собачьи уши. Ну и где я их среди ночи возьму? Корейский ресторан на-верняка закрыт. А ты — вот он.
— Ага, смешно. Сейчас животик надорву, — оскалился Жерар и погладил правой лап-кой перстень, надетый на левую.
Сулеймана будто мешком цемента по голове отоварили. Он враз поник и утратил значительную часть своей величавости, став похожим на обыкновенного торговца дынями с Вознесенского рынка. И немудрено. Перстень этот, доставшийся бесу в результате хитроумной операции, был — ни много, ни мало — символом власти. Власти над стариной Сулейманом.
— Поаккуратнее с колечком, бес, — сказал шеф глухо. — Брось дурака валять.
— Да ну? — с язвительностью тявкнул Жерар. Несмотря на внешнюю безобидность, он умеет, когда припрёт, становиться тем, кем является. Дьявольским отродьем. — Разве мы все здесь не дурачимся? Не пытаемся вставить друг другу милую товарищескую шпильку? А?
Сулейман смотрел в пол и шумно дышал. Пряди его роскошной бороды начали двигаться, словно щупальца каракатицы. Кажется, из-под них поползли сизые струйки дыма.
— Ладно, — поспешно сказал я. — Ладно, ладно… Уговорили! Согласен обойтись без разносолов. Сулейман Маймунович, вы же понимаете, что с маринованными ушами была шутка. На самом деле я совсем не голоден. Выпью чашечку кофе со сливками, чтобы по дороге домой не заснуть, и хорош.
— Зачем куда-то ехать, дорогой, — выдержав паузу, сказал шеф. Голос его был вновь спокоен и звучен. Всё-таки самообладание у него нечеловеческое. — Покушаешь и ляжешь спать. Прямо тут у меня, чтоб никто не беспокоил. А когда проснёшься, будет тебе отгул, премия и маленький сюрприз.
— Надеюсь, приятный?
— Не сомневайся.
Ужин состоял из блинчиков с начинкой из баранины и грецких орехов, наваристой шурпы, большого количества крошечных, удивительно вкусных пирожных и чая по-ирански. Красноватый чай был налит в ормуд — стеклянный стакан, имеющий форму вазочки. Сколько я ни отхлёбывал, напитка оставалось доверху, и был он одинаково горяч. К чаю помимо пирожных прилагался мелко колотый розоватый сахар. К шурпе и блинчикам — свежайшая, головокружительно благоухающая зелень.
А ещё на столе лежал большой хот-дог в целлофане. Бледный как личинка навозного жука и мятый, будто на нём кто-то посидел. Один его вид вызывал изжогу. Такие, с позволения, бутерброды можно
