Ребята продолжают заниматься каждый своим делом. Но уже не покидает состояние тревожной готовности к очередным боевым вылетам.
В те дни в эскадрилье постоянно дежурили два лучших экипажа-разведчика Раубе — Гуржий и Ерошкин — Франчук. Им часто приходилось в сложных метеоусловиях зимы летать на разведку вражеских позиций.
Однажды поздним вечером прямо с аэродрома подъезжаем на полуторке к столовой. У входа стоит Корецкий наш фронтовой почтальон.
— Сивков, письмо!
В руках у меня треугольник, сложенный из листка ученической тетради. Узнаю крупный обстоятельный почерк отца. Развертываю письмо здесь же, около столовой, жадно выхватываю каждое слово.
Подходит Иван Раубе.
— Весточка от родных?
— Отец прислал.
— А мне вот писать некому…
Иван тяжело молчит, потом с ненавистью:
— Заживо сожгли все село эсэсовцы. И моих тоже.
В душе у меня все клокочет. Но я молчу: в таких случаях словом горю не поможешь.
Иван просит:
— Может вслух почитаешь, а?
— Какой разговор?
Читаю. Тятя спрашивает о моих фронтовых делах, рассказывает о матери, братьях, деревенских буднях, назидательно советует не подставлять голову под шальную пулю. А в конце письма приписка: 'Гоните фашистов в шею! Бейте их так чтобы земля горела под их ногами!'
Иван оттаял немного, заметно волнуясь, говорит:
— Напиши ему от меня: обязательно прогоним гадов и добьем. Костьми ляжем, а добьем в их же логове.
После ужина тороплюсь на квартиру, чтобы написать ответ отцу и Николаю Семерекову, весточку от которого получил накануне.
А неделей спустя 'наш Корецкий', улыбаясь, опять протягивает мне потертый конверт, на сей раз от брата Александра. Сам не знаю, каким образом письмо сохранилось у меня по сей день, словно памятная реликвия о суровом времени минувшей войны.
'Здравствуй, дорогой брат Гриша!
Прежде всего спешу сообщить тебе, что письмо твое получил сегодня и сегодня же пишу ответ. Затем поздравляю тебя с первым боевым вылетом и надеюсь, что к моменту прихода этого письма ты успеешь благополучно сделать не один десяток вылетов и как следует ударить по кумполу зарвавшихся оккупантов. Я по-прежнему с братом Иваном работаю на том же заводе, оказывая всемерную помощь фронту. Вместе со мной, в одном цехе, работает моя жена — Дуся. Геня все ещё ходит в детсадик, а в этом году осенью надо будет отдавать в школу, потому как летом ему исполнится уже восемь. В деревню ездить приходится очень редко, так как работаем и в выходные дни. Не знаю, известно ли тебе, что отец осенью сломал ногу и после этого долго лежал в постели. Сейчас нога срослась, но как-то не особенно благополучно — ходит на костылях, да и то, видимо с трудом, хотя, может, сейчас уже становится лучше. Я уже упоминал, что ездить к ним приходится редко, Иван с Зоей бывают чаще, но и те уже давно не виделись с отцом. За последние дни здесь стоят большие холода от 30 до 42 градусов. Наверное сейчас так же холодно и на фронте. Живем здесь хорошо, только трудно достать табаку. В заводе хотя и выдают, но очень мало — одну-две восьмушки в месяц, а так достать негде, спиртные напитки отсутствуют, нет даже пива. Правда, недавно в городе продавали разливную водку, но достать не удалось, да и не обязательно, вот насчет табачку-то потруднее.
Ну, пока достаточно. Остаемся все живы и здоровы. Бывай и ты здоров. Гриша, ответь по возможности поскорее.
Твой брат Александр.
Привет от Дуси, Гени, а также от всех родственников. '
Письма… Фронтовые письма!. Как мы их ждали!. Как всегда несказанно радовались каждой весточке из далекого и близкого тыла. Теплом родного очага отдавали письма и постоянно поддерживали в наших сердцах огонь лютой ненависти к заклятому врагу. Правда, приходили они не часто и е всегда находили своих адресатов… И не все ребята получали письма. С оккупированной территории не было, да и не могло быть вестей. Но их все равно терпеливо ожидали и верили в то, что они непременно придут… Письмо, присланное одному, становилось радостью для всех, его читали вслух, сообща разделяли и горькие и приятные вести. Очень жаль, не сохранились эти письма далеких военных лет. Мы не думали тогда о мемуарах, не заботились о личных архивах. Все заслоняли и поглощали фронтовые будни. Все наши мысли и действия были подчинены тогда одному: как можно скорее выгнать фашистских захватчиков с родной советской земли.
Зима 1941/42 года в Донбассе была лютой и вьюжной. Нередко приходилось расчищать от снежных заносов взлетно-посадочную полосу аэродрома и освобождать самолёты от сугробов. Летать приходилось много.
Немцы на нашем участке фронта накапливали силы для летнего наступления 1942 года. Чтобы разгадать замысел противника, необходимо было систематически вести разведку вражеских войск с воздуха.
По-прежнему наши первоклассные разведчики (экипажи Раубе — Гуржий и Ерошкин — Франчук) каждую минуту ожидали телефонного звонка, чтобы получить очередное задание на разведку. Ежедневно они вылетали по первому сигналу командования, а в особенно напряженные дни им помогали экипажи Карабута Гапышко и Морозова — Кореня.
Нередко разведчики обнаруживали танки или колонну автомашин, артиллерию или железнодорожные эшелоны противника. Тогда нам поступала боевая задача уничтожать вражескую технику и войска, пока те не успели перегруппироваться и приготовиться к очередному броску.
Рабочие коллективы авиационных заводов, перебазировавшиеся вместе со станками и оборудованием в тыл, на восток, самоотверженно ив предельно короткие сроки военного времени осваивали на новом месте выпуск новых самолётов. Но мы их пока не получали. А наши самолёты-ветераны, прошедшие через много боев, как старые бывалые солдаты, носили многочисленные следы шрамов от заживших ран.
Две девушки, работницы ПАРМа — Зина Новоселова и Лена Ковалева, — словно медицинские сестры, залечивали раны-пробоины в крыльях и фюзеляжах самолётов. Но несмотря на девичью ласку и заботу, натруженные сердца моторов-ветеранов понемногу начинали сдавать. А летать нам было необходимо. Так требовала напряженная обстановка на фронте. Выручали самоотверженные труженики фронтовых аэродромов — инженеры и техники, механики и мотористы. В мороз, ветер, в сильные снегопады они под открытым небом упорно лечили моторы самолётов, в срочном порядке заменяли двигатели, отработавшие положенное время.
В любой момент мотор самолёта должен быть готов к запуску. И техники, накрыв ватными чехлами двигатели, беспрерывно в течение суток подогревали их специальными лампами АПЛ, похожими на огромные, около метра высотой примусы.
Однажды у такого подогревателя дежурил молодой, только что прибывший в полк моторист. (Не помню уже сейчас его фамилию. Известен он был всем нам тем, что всегда грезил математикой. На фронт он ушел с физико-математического факультета университета.) Парнишка так умаялся, что, стоя у лампы, заснул и не заметил, как на нем загорелась одежда.
Старший техник звена Иван Лупов ему кричит:
— Горишь!
Тот во сне не слышал. Иван бросился на помощь. Все кто были поблизости, тоже подбежали и стали сбивать пламя. Моторист очнулся, кинулся в снег. С трудом потушили тлеющую одежду. Парень получил небольшие ожоги и через несколько дней снова был на аэродроме.
В один из сумрачных зимних дней техник по вооружению Сергей Малютенко проявил отвагу и