Гастелло.
Очнувшись от мгновенного оцепенения и поняв смысл происшедшего, ребята пришли в страшную ярость. Всю мощь своих пушек они обрушили на зенитную батарею, не обращая внимания на смертоносные трассы 'эрликонов'.
Огонь вражеских зениток заметно ослабел. Со второго захода мы сбросили бомбы и со снижением до нескольких метров ушли домой, унося с собой очередную горькую весть о гибели своего командира эскадрильи.
Было это 11 июня 1942 года.
После перебазирования на аэродром Трехизбенка у нас уже оставалось совсем мало самолётов. Полк нес большие потери.
— Надо менять тактику!
— Попробуем летать на большой высоте, — предложил Федя Картовенко, по характеру спокойный и твердый, как скала, прирожденный лётчик-бомбардировщик. — Ведущий, имея оптический прицел, сбросит бомбы. А по его команде и мы — ну, как раньше, на СУ-2.
Командование полка отнеслось к этому одобрительно. На очередное задание пошли мы шестеркой на высоте 1200 метров. Лидером был седьмой, шедший впереди всех самолёт СУ-2.
Я шел слева вторым ведомым. Вася Локаткин был за мной — замыкающим и, как всегда, отставал от строя метров на пятьдесят. Нехорошая это привычка…
'Ну, думаю, зря, Вася, пренебрегаешь советом Ивана Раубе. Чуть-чуть отстал от других — и поминай как звали… '
В полку почему-то все называли Локаткина Васей, хотя его настоящее имя Семен. Он мог великолепно летать, был отважным парнем, но эта его привычка…
Вышли на цель. Отбомбись по танкам и уходим домой.
Ведущий развивает максимальную скорость. Мотор моего самолёта плохо тянет. Я отстаю, а Локаткин где-то совсем позади.
— Вася, прибавь газу! — хочется мне крикнуть, но на моей машине нет передатчика.
Сбавляю немного скорость в ожидании Васи.
Откуда-то сверху, точно коршуны, кидаются на нас 'мессеры'. Атакуют Васю, клюют его из пушек один за другим.
Самолёт Локаткина загорелся, вошел в штопор и врезался в берег Донца, на территории, занятой противником.
'Теперь, думаю, очередь за мной'.
На меня идут три 'мессера'. Они заходят слева.
Удачно маневрирую. В крыле пробоины, но самолёт идёт нормально. Вдруг справа удар по бронестеклу. В кабину летят осколки. А 'мессер' отваливает с набором высоты. Одно мгновение без маневра и опять — удар под самым полом кабины. Мне показалось, что оторвало ногу. Смотрю в кабину и не ощущаю её. Шевелю ногой — цела. И тут сверху опять удар, как палкой по голове.
Темнеет и всё плывет перед глазами. Усилием воли отгоняю противное ощущение полуобморока. Словно в тумане различаю приборы. Пробую управление, самолёт послушен. 'Значит ещё не все… Поближе, давай к матушке-земле, пока не поздно… '
С крутым доворотом ухожу влево вниз на бреющий полёт.
'Добить не успеют… Скоро Донец. Сяду у своих… '
'Мессеры' почему-то отстают.
Вот и Донец. Мелькают крыши домов и сады городка Красный лиман. Позади последние домики.
Шасси! (Почему я решил садиться на колеса не понимаю до сих пор. Ведь это опасно: самолёт весь избит и неизвестно, какая площадка). Выпускаю шасси и сажусь. Как ни странно все в порядке.
Открыл фонарь. Не успел вылезти из кабины, к самолёту подскакивают два всадника и кричат:
— Подожди, не вылезай!
Девушка с медицинской сумкой взбирается на крыло.
— Весь в крови, — говорит она.
Удивляюсь, откуда может быть кровь. Девушка помогает мне снять шлемофон.
Её и мои руки становятся красными от крови.
— Сиди спокойно, — говорит она, — пока не перевяжу.
Перевязали меня на скорую руку. Усадили верхом на лошадь и привезли в кавалерийскую часть.
Там уже врач обработал рану по всем правилам. Ранение оказалось пустяковым.
— Осколки бронебойной пули задели голову, — сказал врач. — На земле ещё куда ни шло, а в воздухе…
Кавалеристы притащили тарелку наваристого борща.
— Перекуси, браток, и поспи пару часов. Телеграмму в полк мы уже дали. Скоро будет самолёт.
Часа через три прилетел Саша Гуржиев на санитарном самолёте. С начала войны он летал в полку на бомбардировщике, а теперь, после ранения, его перевели на санитарный самолёт. Вместе с ним прилетел Тима Гуржий. Все штурманы убыли в другие полки. А Тима остался, хотя и адьютантом эскадрильи, но все же в своем родном 210-м полку!
Входят они в избу и, слышу, спрашивают:
— Где тут наш Локаткин?
Отвечаю:
— Здесь только я, а Локаткина нет. Погиб он…
— Вот так штука! — восклицает Тима. — Да ведь эта забинтованная голова и вправду принадлежит Сивкову!
— А мы тебя уже похоронили, — говорит Саша Гуржиев. — Паша Старцев сказал, что видел, как ты врезался в землю на берегу Донца…
— Это был самолёт Васи… А я вот пока здесь…
Летим домой. Тошнит и выворачивает всего наизнанку.
— Что это со мной? — говорю ребятам. — Никогда такого не было даже в воздухе.
— Так бывает после контузии, — отвечает Тима. — Ничего, до свадьбы заживет!.
Первый раз в жизни очутился я в лазарете. Пробыл там целых три дня. Время коротал вместе с опытным лётчиком, командиром звена Иваном Карабутом. Его самолёт подбили накануне. Сел он на вынужденную на нейтральной полосе.
Иван рассказывал:
— Угораздило же сесть у такого изгиба линии фронта. По одну сторону наши, по другую — фрицы. Пополз до своих, фрицы начали поливать из пулемётов.
Хорошо, что Иван Ерошкин выручил. Он с истребителями прикрывал нашу группу. Покружился на своем 'ишачке' надо мной, видно, понял в чем дело, и давай бить из пулемётов по лесочку, где засели фрицы. Вот тогда и пополз я быстро до своих, но осколок все же угодил в ягодицу.
После лазарета ещё болтались мы без дела с Иваном. Ему нельзя сесть из-за ранения в кабину самолёта. Он мог только ходить или лежать на боку, даже пищу принимал стоя. А я шлемофон надеть не мог…
Жаркий июльский день. Мы проводили ребят, улетевших на очередное боевое задание. И, понурив головы, бредем к землянке. Там прохладно и можно, пока возвратятся наши ребята, подождать минут сорок.
Вблизи землянки торчат редкие сосны без макушек. И до них дотронулась жестокая война.
Настроение у нас с Иваном — хуже не придумаешь. Хоть занятие какое-нибудь полезное найти. Но ничего путного в голову не приходит. Слышим, подъехала грузовая машина.
Выходим из землянки. В кузове трехтонки много девчат в военной форме.
— Артисты, что ли приехали? — говорю Ивану. — наверное фронтовая бригада.
— Артисты, те приезжают в гражданской одежде.
Из кабины трехтонки вылезает комиссар Лещинер.
— Знакомьтесь, — говорит он нам и улыбается ямочками вокруг рта. — Это наши новые оружейные мастера.
