столовая. Словом, это были не фронтовые условия, а чувствовался запах дома, тыла.
Техсостав полка целыми днями занят приемкой самолётов. Все деффекты устраняются тут же, на заводе.
Капитан Кондратков и старший лейтенант Карабут по просьбе Куйбышевского обкома партии выступали перед рабочими в цехах. Возвратившись с завода, Иван Карабут рассказывал:
— Ну и заводище, махина целая! В течение нескольких месяцев построить такие цеха! Пришли мы в один цех. Мать честная! Работают одни женщины да мальчишки. Идем мимо одного такого хлопчика. Токарем он работает. Стоит а ящике. Станок больно высок для него.
— Это наш двухсотник! — говорит инженер, водивший нас по заводу.
Назвал он по имени-отчеству парня, поздоровался с ним за руку, как со взрослым. На вопросы наши тот отвечал с серьезным видом, а под конец сказал, вытерев нос рукавом стеганой телогрейки:
— В общем, работаю как все, не лучше других, — и, наверстывая упущенное время, принялся обтачивать заготовку для стойки шасси.
Попрощались мы с ним. Отошли немного. Смотрю, схватил он кусочек стружки кинул в такого же хлопчика, своего соседа. Попал и озорно рассмеялся. Дети везде дети…
— А знаешь, сколько, наверное, таких хлопчиков по заводам нынче работает, школы побросали. И все это фашист проклятый, будь он трижды проклят, изуродовал у хлопчика детство, сделал раньше времени взрослыми.
Иван ещё долго чертыхался и, уняв свою ярость, говорит:
— Да, вот ещё какой разговор слышал у директора завода.
Приходим мы в кабинет. А он в это время заводского газетчика распекает за то, что тот поместил в многотиражной газете телеграмму Сталина, в которой обращалось внимание на то, что завод мало дает самолётов, работает не в утвержденном графике.
'Как же так? — грозно наступает директор на газетчика. — Секретную телеграмму разгласили? Что я теперь доложу председателю Государственного комитета обороны?'
Перепуганный газетчик стоит ни жив, ни мёртв. Наш командир полка за него заступился.
'Тут никакого секрета нет, — говорит он директору. — Что Илы машина хорошая, — это известно и нам и немцам. Что Илов на фронте пока ещё мало, немцы лучше нас знают. А чтобы Илов было больше и чтобы завод работал по графику, об этом лучше вас и заводского коллектива кто же знает?'
А когда пошли в цех, то командир полка, выступая перед рабочими, рассказал об этом случае в кабинете директора и попросил выпускать побольше для фронта этих замечательных машин.
Наконец мы получили новые машины. Перегнали их с заводского на перегоночный аэродром, где мы временно базировались.
В полк пришло пополнение молодых лётчиков: Павел Хлопин, Александр Кубай, Захар Кочкарев, Николай Майоров, Борис Кисилев и другие крепкие ребята, хорошие лётчики — сержанты. Позже, участвуя в боях, они быстро становились офицерами.
Мы знакомились с нашими новыми товарищами. Около месяца вели тренировочные полёты. Проверяли технику пилотирования, отрабатывали полёт по приборам, вели учебно-тренировочные бои.
Все мы изредка ездили в город, а иногда Коля Тимофеев, Вася Гаврилов и я оставались на ночлег у одной старушки, в маленьком деревянном домике, неподалеку от аэродрома.
Старушка проводила двоих своих сыновей на фронт, жила одна и никак не соглашалась взять с нас деньги.
— Что мы, ироды какие? — потешно взмахивала она каждый раз руками, когда заходила речь о квартирной плате. — Дом-то пустой. Живите, сколько хотите.
— Жить нам, мамаша, здесь долго некогда, — говорил ей Гаврилов. — Нас немец ждет. Видишь, даже наступление на нашем фронте остановил: ждет нашего приезда. Не веришь, на, почитай газетку…
Мы смеялись. А старушка, поняв, наконец, что Гаврилов с ней шутит, беззлобно ворчала.
— Хватит тебе, балабон. Ты, вот лучше скажи, — обращалась она к Тимофееву, к которому питала особую симпатию за подтянутость и аккуратность. — Скажи вот, скоро ли немца окаянного прогоните?
— Скоро, Матрёна Фёдоровна, скоро. Как только немца покрепче измотаем и свои силы побольше соберем. Так и погоним его в хвост и в гриву.
— Дай-то господь.
Николай Тимофеев серьезно и с почтением разговаривал с хозяйкой дома. Она с живым интересом слушала его рассказы и любила коротать с нами вечера. От денег она по-прежнему отказывалась, и Николаю еле-еле удалось уговорить её чай, сахар и несколько банок свиной тушенки.
Вечером, когда мы возвращались с аэродрома, она обычно ставила самовар и угощала нас чаем. Николай читал ей газеты или рассказывал случаи из фронтовой жизни. Увлекался, был он большим фантазёром и любил помечтать вслух. Однажды сидим за чаепитием. Коля, чтобы не обижать старушку, опорожнил второй стакан, отдышался и мечтательно говорит:
— Вот разобьем скоро фрица. И подамся я знаете куда?
— Куда же ты, милый, пойдешь? — Бабушка отодвигает чашку и умиленными глазами смотрит на свою симпатию.
— А-а-а, не знаете куда? В аэрофлот пойду.
— Это кто же такой? — удивленно вопрошает старушка.
— Это не кто, а что! — смеясь, замечает Гаврилов.
— Да ну тебя! — отмахивается старушка и смотрит на Тимофеева.
— Это гражданская авиация, — поясняет тот. — перевозит людей и грузы. А я буду новые трассы открывать. Новые воздушные дороги прокладывать!
Мы с пониманием смотрим на нашего друга. Старушка допивает остывший чай. А наш друг мечтательно продолжает:
— Спросят люди, а кто проложил трассу Москва, скажем, какой-нибудь там Сидней? А люди ответят: лётчик гражданской авиации, пилот первого класса Николай Константинович Тимофеев.
А несколько дней спустя закончилось формирование полка. И мы, попрощавшись с гостеприимной, всплакнувшей хозяйкой дома, полетели в район Грозного, где немцы опять сосредотачивали крупные силы, стремясь захватить нефтеносные районы.
По дороге совершили несколько запланированных посадок. Они были, пожалуй, ничем особенным не примечательны, за исключением одной.
Летели на небольшой высоте. Внизу степь, степь, степь. Широкая, по-осеннему желтая, опустевшая и какая-то унылая в однообразии своих красок.
Вечереет.
Темнота в степи наступает неожиданно быстро. Надо торопиться долететь до места очередной нашей посадки.
— Подлетаем к аэродрому! — слышу в наушниках голос командира полка. Эскадрильи садятся в установленном порядке.
Сели, укрепили самолёты. Выставили караул. И пошли в сарай, неподалеку от летного поля. Небо чистое, звездное. Воздух прохладный, озерной солью пахнет. А в сарае свежая солома.
— Курите поосторожнее, — говорит начальник штаба полка майор Провоторов. А то кругом такая сушь.
Выкурив по единой на ночь, ребята, утомленные дальней дорогой, быстро заснули, кто где устроился. Вдруг среди ночи истошный крик:
— Пожар?!
Выскочили из сарая все, как по тревоге.
— Где горит? — спрашивает Провоторов у парня из нового пополнения, который выбежал в одном исподнем. Фамилию его уже сейчас не помню. Это он разбудил всех нас.
— Я, товарищ майор, малость перепутал, — сконфуженно говорит тот начальнику штаба полка Провоторову. — Проснулся а она висит над дверью, луна-то. Я её свет за пламя по ошибке принял…
Обступили ребята незадачливого и растерявшегося парня. А Провоторов большой души человек говорит:
— Ладно, хорошо не в воздухе, а на земле случилось. А вот у нас как-то второй пилот на 'ТБ-3'
