— Карманные сейчас не в моде.
— Это же Павел Буре…
Старик прищурился.
— Рублей пятьсот дам.
— Я за них заплатил полторы тысячи два года назад.
— Времена, молодой человек, меняются, деньги — тоже. Больше, чем пятьсот не дам.
Тут вмешалась по-хозяйски Катя:
— Зачем за бесценок такую вещь отдавать?
Часы у меня находятся и по сей день. А Кате я рассказал о своем временном финансовом кризисе.
— Так бы и сказал чудак, сразу, — рассмеялась она. — А я уж подумала: ну и жаден же ты…
Вскоре мы вместе уезжали из Кисловодска, каждый в свой полк.
Шла война. Как и прежде, вылетали мы на боевые задания. И продолжали дружить. Таков уж закон жизни: сердцу не прикажешь…
Когда я вернулся в часть первым меня встретил взволнованный Женя Прохоров.
— Горе у нас опять…
— Что такое?
— Погиб подполковник Галущенко.
— Как же так?
— Да вот так, — раздумчиво протянул Женя и стал рассказывать предварительно закурив папиросу. — Сегодня утром это случилось, у всех на глазах… Вчера к вечеру приехал майор Емельяненко.
— Ну, знаю отлично штурмана дивизии. Друзья они большие с командиром.
— Вот-вот, он ему, видно, по-дружески возьми, да и скажи: Мол, скоро опять будут учебные полёты по освоению новых бомб. Для всех, начиная с командиров полков.
— Сам-то майор Емельяненко одной бомбой может танк поразить.
— А наш — то, ведь знаешь, уж очень горяч. Говорит майору: 'Что мне учебные полёты? Хочешь покажу как надо летать?' Майор Емельяненко стал его отговаривать, да разве остановишь… и слушать не хотел. Приказал оружейникам подвесить новые бомбы и полетел на полигон, на наш, вот здесь, вблизи аэродрома.
Женя опять затянулся.
— Мы все наблюдали, как он отбомбился и отстрелялся по цели. Потом видим, набрал высоту, сделал петлю, иммельман, потом несколько бочек. Это уже почти над аэродромом было. Облачность хоть и редкая, а все же, видно мешала.
— Конечно, облачность, даже если она редкая, всегда усложняет пилотаж.
— На одной фигуре, когда он выходил из облака, сорвался в левый штопор. Вывел самолёт из штопора, но тут же перешел в правый штопор. Выбрался удачно из него, но на выходе из пикирования уже не хватило высоты. Самолёт врезался в землю. Неподалеку от аэродрома. Разбился подполковник…
Женя умолк, задумчиво глядел на огонек папиросы. Наступила пауза.
— Наш командир был ведь большой мастер высшего пилотажа, — заметил я. — На ИЛе делал все фигуры, будто на истребителе! Опытный лётчик, храбрый.
— Лихая храбрость его и подвела, — притушил Женя папиросу. — А помнишь, как говорил Николай Антонович? 'Нам в воздухе не нужны лихачество и безрассудная храбрость. Нам нужен трезвый расчет и храбрость разумная'.
— А помнишь что ещё говорил нам гвардии подполковник Зуб? 'Нам не нужна победа любой ценой. Нужна победа малыми потерями даже над численно превосходящим врагом'.
Женя утвердительно кивнул.
— Как же, отлично помню, сказал он и без всякого перехода продолжил: Храбрость — храбростью, а тут в твое отсутствие так разок трухнул, что и посейчас отойти не могу.
— Ну-ка, выкладывай!
— Сводил группу на Эльтиген. Морякам на подмогу. Все нормально. Отштурмовались, идём обратно. Немцы открыли такой огонь — ни черта не видно из-за разрывов. Потрепли нас, сволочи крепенько. Но все ребята вернулись домой. Поужинали. Ну, думаю, на сегодня все. А Провоторов говорит: 'Надо срочно доставить медикаменты. Моряки радировали с Эльтигена'. Раз надо, значит надо. Подвесили девчата- оружейницы по мешку под плоскости. Поднялся, сделал круг. Машут они мне снизу. Осмотрелся, оказывается один мешок встал поперек. Пытаюсь сбросить его, не получается. Мешок точно прилип. Сесть тоже нельзя: мешает выпустить шасси. Долго летал над аэродромом, виражил и пикировал, пока мешок от перегрузки не оторвался… Сейчас техники придумали, как привязывать мешки, так что они больше не кувыркаются. А тогда мне пришлось хлебнуть горюшка и страха.
Женя вдруг замолчал, а потом вполголоса сказал со вздохом:
— В нашем летном деле не знаешь где найдешь, а где потеряешь…
— Жаль, что так нелепо погиб подполковник Галущенко. Сколько бы ребят он смог научить искусству пилотажа на Иле. Летал, как бог! Что ни говори, а подполковник это личность, да ещё какая! Нам всем до него далеко…
Женя раздумчиво замолчал.
— А храбрость храбрости рознь, — говорю ему, — помнишь, как у Максима Горького здорово сказано: 'Безумству храбрых поем мы песню… '
Женя соглашается со мной. Подполковник Галущенко был храбрым человеком и на земле, и в воздухе.
Майор Кондратков возвращается в полк
Горе и радость соседствуют рядом. Вслед за горестной вестью меня вскорости ожидала приятная. Командиром полка назначен майор Артемий Леонтьевич Кондратков.
В полк он вернулся без особого шума, как, впрочем, любил делать все в жизни — исключительно тихо, скромно. Никаких совещаний не созывал. Обошел, оглядел полковое хозяйство и занялся очередными делами так, будто он все это время был на посту командира полка т не куда не отлучался. Такой уж выработался стиль у майора Кондраткова: решать насущные фронтовые задачи без суеты и торопливости, весомо и капитально. Правда, бывали впоследствии и у него минуты душевной слабости: покричит, покричит на провинившегося лётчика, припугнет, но так больше для вида, а наказать не накажет. В этом, очевидно, тоже сказывалась своеобразная житейская мудрость моего воспитателя, командира.
Никого не удивило его назначение командиром полка. Майора Кондраткова знали как опытного, бесстрашного лётчика с великолепной довоенной подготовкой, уважали за рассудительный характер, добрый нрав, помнили и ценили его постоянную заботу о подчиненных.
Увиделись мы с Артемием Леонтьевичем около КП в первый день его приезда, но поговорить тогда не пришлось. Его срочно вызвали к телефону. А спустя день или два сейчас уже помню точно, он вечером пришел к нам на квартиру. Жени Прохорова дома не было, я сидел за столом и строчил письмо. Увидев майора Кондраткова, вскочил, вытянулся по стойке смирно.
Артемий Леонтьевич стиснул мне плечи, неловко обнял и сказал:
— Садись, Гриша, рассказывай.
Усадил меня, сам сел напротив.
— Как дела?
— Идут дела летаем на задания.
— Слышал я, слышал. — Он смотрел на меня спокойными серыми глазами излучавшими доброту. — Начальство доверяет тебе до пяти и больше десятков самолётов. Это хорошо. Эскадрилью тебе дали. Тоже хорошо. Теперь в самый раз. Я тебе скажу вот что: кто идёт не торопясь, по ступенькам должностной лестницы, тот дело знает крепко, по-настоящему, а кто летит быстро вверх, словно мыльный пузырь, то как пузырь и быстро лопается…
Он пристально, изучающе глядел на меня и оживленно продолжал:
— Значит идут дела? Ну, что ж, рад за тебя.
