— Идут. Ничего особенного. Вы же знаете.
— Знаю, знаю, — подтвердил Артемий Леонтьевич с лукавой улыбкой. — Знаю и о дивчине, которую зовут Катей… Знаю и про твой домашний арест…
Виновато и смущенно молчу.
— Говорил тебе Гриша, и ещё повторю: откажись раз и навсегда от излишнего риска. Пойми, чтобы рисковать, ума палаты не требуется. Нам не нужны потери, которые можно избежать. — Он встал, прошелся по комнате, скрипя половицей, и, словно тятя, умудренно и заботливо сказал:
— Самолёты можно сделать новые, а вот людей уже не вернешь…
В задумчивости он посмотрел на стол, где лежали конверты.
— Письмо получил?
— От тяти с Урала.
— Что он пишет, как они там?
— Все нормально, только прихварывает он…
— Ну-ка, давай посмотрим, если не против.
— Нет, что вы, пожалуйста, читайте.
Он взял письмо, подвинулся ближе к свету и стал читать вслух, разбирая неторопливый почерк отца:: 'Здравствуй, дорогой сынок Гриша! Прежде всего надо сказать, что письмо твое и почтовый перевод получили. За все это большое спасибо. Затем хочу сообщить, что живем пока ничего. Все живы и здоровы. Я работаю понемногу в колхозе. В эти дни помогаю сеять вручную. Ввиду ненастной погоды сев оттянулся далеко. В своих огородах тоже ещё не пахали. Некоторые копают лопатками. Мы тоже вскопали более половины и посадили. Брат Иван находился в отпуске. Были у нас дома. Может, будет возможность и тебе приехать? Мы ждем. Пока коротенько все. Писал вечером после работы. До свидания. Твой отец Ф. Сивков. '
— Трудно им там достается. Мужиков видать мало осталось в колхозе. А хозяйство надо вести… Время нельзя упускать. Опоздаешь с севом, нечего будет жать… А фронту и хлеб тоже нужен. Но крестьяне свое дело знают, умеют ценить и беречь время. По письму отца вижу, как кратко все изложил, точно в разведсводке… Волнуются, переживают за тебя. А что деньги посылаешь старикам, это хорошо. Будешь писать, передай от меня им низкий поклон…
За спиной хрипло пробили часы.
— Ого, время уже. Тебе спать пора. Завтра полёты. А я пойду посмотрю последние разведсводки по фронту.
Он ушел, ссутулившись под грузом очередных полковых забот и тревог. А я до возвращения Жени Прохорова не ложился спать, писал ответ тяте, а потом в душе упрекал себя за робость, скованность в сегодняшнем разговоре и, пожалуй, укорял за неблагодарность в отношении с моим ведущим и старшим наставником. Правда, 'самоедством' не пришлось заниматься долго. Рано утром предстояли опять боевые полёты на Керченский полуостров.
Вася Фролов
Другой печальной новостью, после моего возвращения из Кисловодска в полк, известной на всю дивизию, была вторая катастрофа младшего лейтенанта Васи Фролова. Первая случилась с ним в Днепровской, когда мы летали на 'Голубую линию'.
В полк Вася пришел вместе с Николаем Калининым. Был особо, пожалуй, ничем не примечательным Парень как парень. Лётчик обычный, не довоенной подготовки. Война в то время находилась уже в той стадии, когда производство самолётов, по-видимому, значительно опережало подготовку кадров военных лётчиков. Их в нашем полку, как, впрочем, и в других полках, всегда не хватало. Прибывавшие ребята из авиашкол краткосрочного обучения доучивались уже в боевых условиях, шлифуя свои летные навыки в групповых полётах над линией фронта, участвуя в воздушных боях.
В один из напряженных боевых дней в полковом дневнике появилась лаконичная запись: '23 июля 1943 года. Самолёт Фролова при посадке на своем аэродроме потерпел катастрофу. Воздушный стрелок Мардер погиб'.
Группа в которой шел Вася Фролов, попала под шквальный огонь противника. Самолёт Васи был сильно поврежден. Снаряд попал в кабину воздушного стрелка. Когда самолёт пролетал над аэродромом, мы снизу видели, как он просвечивал насквозь. В задней кабине была дыра во всю ширину фюзеляжа. Казалось, совсем не на чем было держаться воздушному стрелку, который к тому же был ранен. Ранение в голову получил в этом полёте и Вася, но все же сумел дотянуть на изуродованной машине до своего аэродрома. Крылья самолёта были изрешечены осколками снарядов, обшивка отваливалась рваными кусками. Одно колесо совсем не выпускалось.
Вася уже потом нам рассказывал, что временами он терял сознание, но все же летел, смутно сознавая, что авария при посадке неизбежна и его разбитый самолёт может загромоздить посадочную площадку и помешать сесть другим товарищам.
Превозмогая боль, Вася кружил над аэродромом: выжидал, пока сядут все самолёты группы. А потом зашел левее посадочной полосы, прибрал газ. Избитый самолёт начал неожиданно круто снижаться, зацепил выпущенной 'ногой' за капонир — земляное гнездо-стоянку самолёта на аэродроме.
Самолёт Васи ударился о землю, несколько раз перевернулся и развалился на части.
Все, кто находился в это время на аэродроме побежали к месту аварии.
'Ну, думаю, — там и костей не соберешь'… Подбегаю и вижу, как Васю уже укладывают на носилки, а он сгоряча вскакивает:
— Не надо, сам дойду до санитарной машины…
Отлежался Вася в госпитале, вернулся в полк.
— Когда можно летать? — спрашивает он у майора Провоторова.
— Отдохни маленько, Вася, — отвечает майор. — Наберись сил. Фашисты от тебя не уйдут…
Неделя, другая. Вася настойчиво проситься в воздух.
Наконец проверили Васю в полётах по кругу и в зоне — как будто все нормально. Разрешил ему командир полка потренироваться. Да, видно маловато отдохнул Вася. При посадке после третьего полёта 'подвесил' машину метров на десять и рухнул с этой высоты на землю. Самолёт — вдребезги.
Подбегаем, думаем погиб Вася.
— Живые, живые! — кричит Фролов и вылезает из-под груды обломков, а за ним и воздушный стрелок.
Живые, невредимые и ни одной царапины.
— Ты, брат, в рубашке родился, — говорит Васе майор Провоторов. — Второй раз уцелел. Смотри, берегись, третьего раза не миновать…
А Вася после этого случая опять летал на боевые задания. Выровнялся вроде, летал вполне прилично. И вот, снова катастрофа…
Аэродром Ахтанизовская, где это случилось, был характерен тем, что взлететь с него модно было либо на запад, в сторону ещё неразминированного минного поля, либо на восток, где раскинулся лиман с заболоченными берегами.
В конце ноября шли надоедливые частые дожди. Повсюду, даже на взлетной полосе, стояла непролазная кубанская грязь. Чтобы сдвинуть с места ревущий на полном газу самолёт, приходилось раскачивать его чуть ли не всей эскадрильей. Особенно много хлопот было у наших техников и мотористов. А девушки-оружейницы, кроме тяжелого неженского дела — подвески бомб, снаряжения боеприпасами пушек и пулемётов, ухода за всем оружейным хозяйством самолётов, — через ночь ещё несли и дежурства в карауле. Однако, пожалуй, тяжелее всего девчатам доставалось быть 'бурлаками'. По колено в грязи они пробивались туда, где не могли пройти автомашины. По двое цепляли веревкой бомбу за стабилизатор и тянули к самолёту.
А время очень горячее. В начале декабря создалось критическое положение у десантников на Эльтигене. Надо было во что бы то ни стало поддержать моряков огнем и доставлять им мешки с боеприпасами и продовольствием.
Взлет с раскисшего аэродрома весьма опасен. Не в силах преодолеть сопротивление вязкой грязи, самолёт мог не оторваться от земли. И тогда два исхода: подорваться на минах при разбеге на запад или перевернуться, скапотировать в жидкое месиво лимана при взлете на восток. Приказ командира
