летал на МИГ-15, никаких 'козлов' больше не было. В самостоятельных полётах наиболее ощутимо и зримо прочувствовал, что такое высший пилотаж на реактивном самолёте. Пересесть с поршневого самолёта на реактивный было приблизительно так же, как с телеги, ехавшей по булыжной мостовой, в комфортабельный автомобиль, идущий по ровному и гладкому асфальтовому шоссе.
Мягкий шум, никаких вибраций и огромная скорость. Реактивный самолёт кажется всесильным, не знающим никаких преград. Лети хоть до Луны, не сбавляя вертикальной скорости. Ощущение такое, будто умная, послушная машина все может, только прикажи…
Среди лётчиков-испытателей, с которыми меня свела новая работа, что ни человек, то яркая, интересная самобытная, по-своему неповторимая, личность. Это, очевидно, объясняется самим характером трудной и опасной работы.
Первым, с кем мне пришлось вместе работать, был Михаил Борошенко. Бывалый лётчик-испытатель, неторопливый, добродушный и очень осторожный, как все испытатели, в полёте: так много риска и опасности выпадает на их долю.
Однажды полетели мы с ним на учебно-тренировочном самолёте. Дал он мне задание лететь по курсу. Я, сидя в закрытой кабине и пилотируя самолёт по приборам, в любое время должен знать, где мы находимся. Для этого по скорости и времени полёта нужно в уме вычислять расстояние, пройденное с заданным курсом. Инструктор дает новый курс. Я должен записать время, отметить на карте точку поворота и продолжать полёт с новым курсом. Так повторялось несколько раз, наконец Борошенко спрашивает:
— Где мы находимся?
— Рядом с аэродромом.
— А ну-ка, открой шторки, посмотри, где мы. Открываю шторки, вижу, летим на небольшой высоте. Неприятное чувство от такой неожиданности. Но Борошенко меня страхует, все время зорко ведет наблюдение за полётом. Местонахождение самолёта определить точно не могу. Под нами какое-то поле. Борошенко приказывает:
— Набирай высоту!
Послушно выполняю команду своего инструктора. С высоты точно определяю:
— Находимся в пяти километрах от аэродрома. Борошенко смеется в наушники.
— Я нарочно завел тебя в поле… Пригодится на будущее.
Потом нам, 'новичкам', стали поручать мелкие, второстепенные испытания самолётов. Мне досталось испытание радиоаппаратуры — довольно простое задание. Надо выполнить несколько режимов полёта на различных курсах, во время которых аппараты на земле записывают отсчеты и показания приборов.
Летать следовало на высоте шесть тысяч метров. Перед полётом, проверяя оборудование кабины, я открыл кран кислородного баллона, но не проверил, работает ли кислородный прибор. В воздухе почувствовал некоторую нечеткость мысли. Подумал, что немного устал. Задание выполнил, сел, зарулил самолёт на стоянку. Техник проверяет машину, вдруг кричит мне:
— Почему кран кислородного прибора закрыт?!
— Не может быть…
— Имей в виду, можешь потерять в полёте сознание. И тогда…
— Понятно, венок от месткома…
На этом случае лишний раз убедился я, что в летном испытательском деле нельзя допускать ни малейшей оплошности. Мелочей для лётчика-испытателя не существует: все важное, все главное.
Как-то опять полетел с Мишей Борошенко в тренировочный полёт на реактивной машине. Выполнив задание, уже должен идти на посадку. Вдруг слышу резкий хлопок Встревоженно спрашиваю:
— Миша, что это?!
— Ничего, — отвечает он спокойно. — Иди на посадку! Сел. И уже на земле обнаружил, что нет фонаря задней кабины, где находился Миша. Фонарь сорвало. Опасность угрожала серьезная. И здесь я по большому счету оценил Мишино спокойствие в воздухе. Даже сказал ему об этом. А он мне:
— Имей в виду: первое качество лётчика-испытателя в воздухе — это спокойствие при любом ЧП.
Понял я это и крепче осознал происшедшее, когда мы уже были на земле, целые и невредимые.
В отделе, где я теперь pаботал, быт широкий набор всевозможных летательных аппаратов. Нам полагалось испытывать и вертолеты. Начали учиться летать на этих машинах.
Вертолет — весьма сложный летательный аппарат и совершенно необычный для лётчиков, летавших на самолётах. Он сложнее в управлении. У вертолета в сравнении с самолётом весьма заметна неустойчивость и большое запаздывание в реакции на отклонение рулей.
Вот, скажем, инструктор дает указание увеличить скорость вертолета. Даешь ручку управления 'от себя', а вертолет никак не реагирует на это движение, дальше жмешь на ручку, вертолет опускает нос. Берешь ручку 'на себя', а вертолет продолжает опускать нос. И первая попытка 'укрощения' вертолета превращается в раскачивание его с хвоста на нас…
— Попробуем вместе, — говорят инструктор, прекращая дикие колебания машины. Повторяется все снова. Инструктор, умело и привычно успокоив машину, говорит: Попробуй ещё разок сам…
Необычность вертолета состоит ещё и в том, что в отличие от самолёта он может лететь с земли прямо вверх, а в воздухе — вбок и назад.
Постепенно постигаю тайны этой любопытной машины. Очередное упражнение на вертолете — висение над землей на расстоянии от двух до десяти метров. После такого урока обычно вылезаешь из кабины мокрый, как мышь, хотя и мороз градусов до тридцати. Так велико напряжение в полёте.
— Ну, как? — смеется Миша Борошенко. — Это тебе, брат, не самолёт… Хочется на шутку ответить шуткой, но сдерживаешь себя. Сергей Бровцов и другие страшно не любят, когда в их присутствии подшучивают над вертолетами…
После месяца почти ежедневных полётов начинаешь кое-что смыслить в пилотировании вертолета. После очередного полёта снимаешь шлемофон, а товарищи вдруг замечают:
— Ого, да у тебя волосы на голове уже сухие! Пора, значит, летать самостоятельно.
Здесь я ещё ближе узнал замечательного товарища по академии — худощавого, по-юношески стройного, его зовут Игорь. Он большой оптимист.
Как-то собираемся лететь 'в зону' на сложный пилотаж. Бровцев объяснил задание, а потом говорит Игорю:
— В прошлый раз вы не выдержали время. Будьте добры выдерживать плюс минус одна минута. Ведь предупреждали всех нас неоднократно: лётчик-испытатель должен к себе относиться чрезвычайно строго. Малейшая оплошность может стоить жизни.
— Понял вас, — отвечал пилот, — сделаю для себя выводы.
Этот лётчик хорошо владел пилотажем, летал осторожно и всегда результативно. И это не мешало ему, очень веселому, жизнерадостному по натуре человеку, иной раз пошутить к месту.
На вертолете очень много вибраций и поэтому весьма затруднительно содержать в хорошем состоянии радиооборудование. Радиостанции всегда барахлили. Иногда доходило до курьезов: ничего нельзя было толком разобрать, что тебе говорили с земли.
Перед тем как взлететь, пилот запрашивает;
— Я — Роза. Разрешите взлет.
— Роза, Роза, — неясно сквозь шорохи и свист слышится в ответ. — Взлет разрешаю.
Игорь на досуге очень смешно имитировал работу рации. Вместо обычного ответа на запрос у него получалось одно хриплое клокотанье, бульканье и шипенье. Ребята тогда покатывались от смеха.
Однажды облачным осенним днем полетел Игорь на пилотаж 'в зону'. Летал он хорошо и много. Этот полёт за облаками и с возвратом на аэродром по радиокомпасу не составлял для него, опытного лётчика, особого труда.
Взлетел он, сделал обычный круг, вышел за облака, выполнил задание и сообщил: 'Иду домой'. Ждем, вот-вот он должен садиться. Прошло уже время, а Игоря все нет и нет. Прибегает Вадим Кравченко
— Игоря нет! — взволнованно говорит он. — Связь с ним прервалась!.
— Горючее у него давно должно кончиться! Стоим, в волнения смотрим на горизонт. Игорь не появляется. 'Значит, с ним что-то случилось. Все исходные данные для поиска имеются. Надо срочно высылать вертолеты'.
Послали на поиски вертолет. И вскоре привезли живого и невредимого Игоря. Он потом
