Галина смотрела, как Джоанна кормила девочку. И казалась какой-то странно оцепеневшей. Сначала Джоанна решила, что это из-за бессонной ночи. Но нет, здесь было нечто другое: она словно погрузилась в воспоминания.
«У меня была дочь», – сказала тогда няня.
– Галина, – позвала Джоанна.
Прошло не меньше минуты, прежде чем колумбийка вышла из забытья.
– Что?
– Ваша дочь… Что с ней случилось?
Галина повернулась и странно склонила голову, словно пытаясь расслышать что-то в соседней комнате. Или где-то далеко-далеко отсюда. И ответила:
– Ее убили.
– Убили? – Джоанна никак не ожидала такого слова. Умерла… это еще туда-сюда. Но убита?! – Извините. Это ужасно. Как это произошло?
Галина вздохнула, посмотрела на сохранившийся на стене след распятия и перекрестилась слегка дрожащей рукой.
– Риохас, – прошептала она. – Вы слышали о Мануэле Риохасе?
Глава 25
Галина наблюдала за матерью и ребенком.
Она думала:
«Пресвятая Мария, Матерь Божья!
На мгновение эта сцена стала похожа на фотографию на моем бюро. Выцветшую от времени, почти черно-белую, но внезапно ожившую. Да.
Это я. И она. Моя девочка.
Снова у меня на руках. И снова такая же маленькая.
Крошечка.
А была ли она такой крохотулькой? Была или нет?
Неужели я забыла?»
Клаудия.
Клау-ди-я.
Ее имя было похоже на песню. Крикни перед ужином на улицах Чапинеро или на лестнице их дома, когда она возвращалась с уроков, и в голосе сами собой появлялись распевные ритмы. И это не зависело от того, была ли Галина в тот момент благодушной или притворялась, что сердится на дочь, потому что та не сделала домашнее задание или опоздала на обед.
Хотя по-настоящему сердиться на нее было невозможно. Таким уж она уродилась ребенком. Даром Божьим. Случалось, она отлынивала от уроков, но училась на пятерки.
И к ужину иногда опаздывала. Но прибегала, запыхавшись, в меру раскаявшаяся, и начинала фонтанировать, рассказывая, какие потрясающие события случились с ней за день.
«Закрой свое радио и ешь», – говорила ей Галина.
А сама больше радовалась, слушая это «радио», чем просто наблюдая, как ест ее долговязая дочка.
Клаудия была из тех до странности
Она затрепала до дыр слово «почему».
Почему то, почему это?
А Галина всегда считала, что в такой стране, как Колумбия, вопроса «почему» лучше избегать.
Но от судьбы не убежишь: Клаудия поступила в Национальный университет – разумеется, с отличием – и оказалась среди людей определенного круга. И там начала получать ответы на свои настойчиво- возмущенные вопросы: почему один процент населения Колумбии контролирует девяносто восемь процентов национальных богатств? Или почему все попытки борьбы с голодом и нищетой неизменно терпят крах? Или почему одни и те же люди занимают одни и те же посты в правительстве и постоянно разглагольствуют об одном и том же? Одним этим она поставила себя в ряд с теми, кто хотел изменить существующее в стране положение.
Или, по крайней мере, порассуждать о том, как его изменить.
Поначалу были просто политические клубы. Безобидные объединения спорщиков.
«Не тревожься, мама, – успокаивала Клаудия Галину и отца. – Мы пьем кофе, обсуждаем, кому платить по счету, и только после этого – как преобразовать мир».
Но Галина тревожилась.
Ее собственный достаточно широкий политический кругозор не дал ей ничего хорошего. Галина не забыла демонстрации в поддержку Гайтана – политика-полуиндейца, который вознамерился демократизировать Колумбию, и то острое чувство наивного оптимизма, которое витало тогда на улицах, словно весенний ветерок среди мертвой зимы. «Я не индивидуум, я – народ». Она помнила фотографию
