четвертом, у ворот собственного трёхэтажного дома из облицованного ракушечника, в любимой красной экспортной девяносто третьей «Ладе» (примечание переводчика: девяносто третья отличалась от обычной девятки тем, что у неё «длинное крыло»). Его похоронили на Центральном кладбище, на центральной же алее, а памятник поставили знатный — Яша в полный рост стояли улыбался, облокотившись на любимую машину. Марк Ефимович страшно отомстил — одного из убийц положили под утренний «Первый» трамвай на Майнаках (примечание переводчика: в Евпатории было всего четыре маршрута раритетного красного чешского одноколейного трамвая, а Майнаки — лиман), двое других сгинули без вести. В те годы бригадные пропадали десятками и никто их особенно и не искал. Потому как не до того было.
P.S.
А с Грышей Рубелем не так давно произошла вторая чудесная история. С началом новой эры он себя не нашёл, стал понемножку ширяться и продвигал всё, что мог (примечание переводчика: «двигаться» — колоться, ширяться). Утром восемнадцатого сентября прошлого года он проснулся и понял, что срочно надобен укольчик, но продать нечего и украсть нет сил. На счету мобильного телефона не было денег, так что даже не позвонить и не попросить у барыги «черного» (примечание переводчика: «черное» — что- нибудь простенькое, опиумное, вытяжка из маковой соломки, сваренная в домашних условиях) в долг. Он стал в ванной на колени и начал молиться, потом ввел в телефоне случайные 10 цифр и счет пополнился на 25 гривен. Хотите верьте, хотите нет, но Грыша не позвонил барыге. Он правильно расшифровал этот знак и ушел монахом в Свято-Успенский пещерный монастырь, где пребывает и поныне. Будете проездом, передавайте привет.
Малый
Будь честным, будь смелым, выдержи. Все остальное — темнота
Малый крутил руль до конца. Такое на самом деле редко бывает, люди в экстремальной ситуации обычно бросают руль, жмут на тормоза и закрывают глаза, как футболисты, бьющие по мячу головой. Так это или не так, но тот разговорчивый мусор сказал Эфимбергу, что даже бойцы на джипахусираются, как бабы на «Пежо», и бросают руль. А Малый до последнего момента пытался разрулить эту хрень.
В природе часто встречаются болтливые мусора, но этот явно был чемпионом области. Гун дел и гундел. У Эфимберга и без этих качелей был точечный, сука, бодун. Жанна, кобыла, втулила новый самогон. На сорока травах, в натуре слеза... Сука. Уже скоро одиннадцать, а левый висок просто бурило победитовым сверлом. И не просто так, ещё нарисовался расклад с Малым и мент попался в стиле Лии Ахеджаковой из фильма «Служебный роман».
Эфимберг поворачивался к нему и левым боком, и правым, и лицом, но никакие попускало. Надо было срочно поправить здоровье, но при пяти мусорах на пяти квадратных метрах это было сделать сложно. Вдобавок солнце, падло, палило нещадно. Это ж надо, апрель, 18-е число, а уже чистый Ташкент. Ясный- красный, в Ташкенте Эфимберг не был, он вообще нигде не был, но дядя Женя с первого этажа, среди прочего, притаранил с кичи и это выражение, и вот уже лет десять весь двор на любое проявление солнечной активности реагировал фразой про чистый Ташкент.
Толстый сержант потел, как бригада армян, но продолжал гундеть: «Дружок твой не забздел, бляха, ушёл от Рафика на встречку и Форда проскочил». Эфимберг поморщился сразу за троих: бодунище, запах пота от мусора и неправильное ударение на последний слог. Три, сука, в одном. Малый такую чепуху явно бы не одобрил. Хрен его знает, где он в своём ГПТУ подсел на чистоту языка, но за Форда бы он не промолчал. «Форда, дядя, Форда», — вот что он бы сказал, если б скорая час назад не отъехала со всеми полагающимися понтами.
А мент всё не унимался, шел по пятому кругу: «Эти бабы, блядь, права напокупали, а ехать не умеют, чуть шо, глаза закрывают и в морг». Измождённый мозг Эфимберга из последних сил родил ответку: «А кто ж им, интересно, эти права продал?» Но озвучивать такую бодягу было никак нельзя, мусор явно зачёл Эфу за пацанчика с понятиями, а это было важно — предстояло рисовать схему ДТП, а Малый, как-никак, выскочил на встречку.
Лёвик (примечание переводчика: лёвик—мент, мусор и т.д.) тем временем продолжал разоряться по поводу баб на иномарках, а Эфимберг вспомнил, как они с Малым на той неделе смотрели по Первому сюжет про страховки в Швеции. Ведущий, штымп в зелёном пиджаке, при галстуке и микрофоне, всё удивлялся, что бабам там страховать машины дешевле, чем мужикам. Типа, они реже в аварии попадают, ездят осторожнее и всё такое. Малый тогда замолчал наглухо, а Эфа развил тему, типа, а хули там ездить, без ям да с коробкой автомат. На районе машин без педали сцепления не значилось, но Малый, как работник сферы авто-обслуживания, говорил, что это, в натуре, чистый курорт — нажал и поехали.
Мусор (то ли Геша, то ли Грыша, — он семечки жевал всю дорогу и представился невнятно) той передачи явно не видел и тёр про своё. Хотя, даже если б и смотрел, вряд ли бы поверил.
До людей вообще долго доходит. Вот Малый — тот всё ловит сразу. И не гундит, если только базар за машины не заходит.
Тогда, после сюжета, вышли на двор перекурить рекламу, взять у Жанны пивка, да так и зависли на лавочках. Подканал дядя Женя, завёл пластинку про шаровые опоры в «Жигулях», и тут Малый неожиданно завёлся. То, что он на взводе, было сразу понятно: в обычных ситуациях, да ещё и под бухом, Малый почти не заикался, а тут началось: «Дядь Же-Жень, наебаловка всё это. Им п-п-похер, шо будет, будто мы китайцы и нас м-миллиард. Скока завернётся, стока завернётся».
Эфа воспользовался паузой в мусорском базаре, подвинулся с дороги в тень под шелковицей и неожиданно сам для себя заулыбался, вспомнив, как Малый тогда выступил...
«Да им похер, на чём ты ездишь, дядь Жень. Любая засада с твоей «копейкой» — и нет тебя. Наглухо, блядь, нет. Это называется п-п-пассивная б-безопасность, когда стойки, подушки безопасности защищают. Они там порешали, что ты будешь на этой хрени ездить, и всё. А то, шо тебе пиздец на любых качелях, не ебёт это никого. Они ж на сто с-с-сороковых на постой рассекают, им люди похуй».
Что характерно, Малый был пацанчик дотошный. Ему было не в западло умничать на каждый анекдот про новых русских. Только кто-то на лавочках заводил про шестисотый и запорожец, Малый авторитетно сплёвывал промеж тапочек и вставлял своё традиционное: «Не шестисотый, а сто сороковой с шестилитровым мотором». На эту чепуху все давно уже забили, тем более, что анекдоты про шестисотые народ рожал исправно, аккурат под выходные.
И тогда, в воскресенье прошлое, Малый раскачался по серьёзному и, кладя жестокую «0болонь-2000» на «Оболонь Свггле», всё не унимался: «Это чистая наебаловка, д-д-дядь Жень. Сначала одни Жигули, потом разрулили между собой, что надо лоха на Дэу присадить, а то шо это «Опель» позавчерашний, забыли сказать. Китай-Корея-гонорея, вот и всё. Моя переходная крепче их в сто раз».
Свою тройку (30-й кузов, она же переходная) БМВ Малый любил до опупения. Особенно это касалось внешнего вида, он подкрашивал и полировал её раз в три месяца. Соседи по гаражам над Малым подсмеивались, но он говорил, что у маляра машина должна блестеть прилюбом раскладе, что клиент должен видеть: у мастера хороший автомобиль в хорошем состоянии. Значит, и вашу машину хорошо покрасит.
Долгое время эта тройка была самой блатной машиной на районе, пока кооперативщик Домбровский из нового подъезда не пригнал из Германии чёрный мерс. Малый тогда сразу определил, что «Мерседес» достаточно скромный, двухлитровый средний класс, но народ в тонкости не лез и Домбровского сразу стали называть новым русским, а его мерс, припаркованный у нового подъезда, стал гордостью двора.
С давних времён второй подъезд называли новым, тогда дом начали ремонтировать перед каким-то съездом КПСС. Партия сразу после съезда начала рассыпаться, вследствие чего ремонт закончен не был: второй подъезд сиял новой побелкой, а первый так и остался обшарпанным. Конечно же, спустя время, оба
