теньке стояли ящики с водкой, а на них — магнитофон «Маяк» с неизменным концертом Владимира Асмолова. Жанна нормально зарабатывала, приторговывала самогоном, который брала у родственников в селе. Судить по деньгам — всё было нормально, но Жанка начала серьёзно закладывать за бигуди. Малый пару раз пытался её урезонить, но баба ему попалась хитрая и била на опережение: мол, мало денег, нахера было выходить за пахнущего краской маляра, для которого машина важней всего. То, что от неё самой разило убойной смесью самогона, джин-тоника и шоколадок «Виспа», на логику разговора не влияло.
Распорядок вечера теперь был такой: Малый приезжал с работы, забирал малую из киоска и шёл домой, кормить ребёнка и мыть говно из-под Були, которая к тому моменту окончательно поехала мозгами. Эфа говорил, что старушенции в маразме могут прожить ещё лет тридцать, но Малый в это верил слабо.
Похожая история приключилась с матушкой Михалыча, она сошла с ума, подпалила хату и задохнулась в дыму. Михалыча вообще-то звали Мишей, но один Миша во дворе уже был, и после шуток Петросяна о Михалыче, который всех угощает сигаретами, его тоже стали так называть.
Михалыч был знаменит тем, что, увольняясь с автобазы, вложил все сбережения со сберкнижки в запас сигарет «Флуераш» и две бочки медицинского спирта. Эфа шутил, что Михалыч — один из немногих в мире, по кому кризис не ударил. Морган, Рокфеллер и Михалыч. Он целыми днями сидел возле голубятни, курил и жаловался, что заканчиваются запасы. Причём жаловаться начал сразу. У Михалыча был старенький мотоцикл «Чезет», на котором он никогда никуда не ездил и вечно его чинил. Малый, как специалист, несколько раз ему помогал и говорил, что ещё лет пять такой работы, и мотоцикл поедет...
Буля всё время сидела в своей комнате, разговаривала с чертями на потолке. Иногда случались периоды просветления, она сама ходила в туалет и принималась стирать полиэтиленовые пакеты. Малый не раз и не два говорил, что пакеты стирать не надо, они одноразовые, но Буле всё было похер, она жила в своём мире и выходить из него пока что не планировала. Пакеты стали одним из первых доказательств торжества капитализма. С чем, с чем, а с пакетами теперь порядок. Малый особо уважал большие чёрные с логотипом БМВ. Почему они пользовались такой популярностью, почему БМВ, а не «Мерседес», к примеру? Ответов не было.
Жанка ходила с белым пакетом, на котором обычно была какая-нибудь сексуальная блондинистая кобыла в одних джинсах. У баб на улице был стабильный набор — в одной руке сумочка и белый пакет. Малый обычно брал два-три своих любимых, чёрных БМВ, и шёл на базар.
Он любил базар, там можно было поторговаться, поговорить и самый большой плюс — там не было очередей. Что характерно, с наступлением капитализма очередей меньше не стало.
В супермаркете же очереди были на постой. То ли те, кто рассчитывал количество касс, были пессимистами, то ли экономили на кассирах. Когда открылся первый на районе маркет, Малый сходил один раз, увидел толпу, развернулся и пошёл на базар. Подумал ещё: «Может, если бы напротив был ещё один супермаркет, очередей было бы меньше». Но через год открылся второй большой магазин, потом третий, а очереди были те же.
Батя маркет тем более не признал. С его ручищами расклеивать пакеты было сложно. Эфимберг тогда ещё издевался: «Может, вы — дворяне? Откуда в семье из хрущевки такая нелюбовь к очередям? Отвечаю, надо порыться в родословной, может, у вас полсемьи в Париже, на Елисейских полях гужуется, а вы тут последний хер без соли доедаете!».
В доли секунды Малый продолжил занос и сантиметров на десять разошёлся с обалдевшей велосипедисткой, потом бимер поймал задним левым колесом яму и взлетел в воздух...
Буквально вчера в новостях показывали аварию на водома-гистрали в Чикаго, так там дорога была в таких же ямах, как Партизанская. Малый ещё говорил Эфимбергу, что за кордоном такая же херня с дорогами, как и у нас. На что Эфа ответил, что когда в американских фильмах герои едут в машине и пейзаж за окном не дергается, значит, снимают на специальном лафете, на который ставят машину.
Никакой жизни перед глазами не пронеслось, была темнота. Малый закрыл глаза, проорал ещё одно «ёбтвоюмать» и воткнулся головой в стойку. Тройка легла аккурат серединой кузова на придорожный тополь, буквально обняв крепкое дерево.
Пока мусора телились, сметливые мужички из «Камаза» (Рафик и «Форд» быренько съебались с места аварии, но одна бойкая старушка запомнила номера микроавтобуса) монтировкой вскрыли бэху и вытащили Малого.
Он ещё дышал тогда. Дышал, пока ждали «скорую», дышал и в «скорой». В больничке его сразу повезли в реанимацию, но дежурный зафиксировал смерть и вышел быстренько на крыльцо, перекурить это дело, пока не подвезли кого-нибудь более живучего.
После больницы Эфимберг сел на «восьмой», доехал до круга и разменял сотку в киоске. Он взял полбанки «Холодного яра» и бутылку «Фиесты», которую с детства признавал за лучшую газировку. Сел на лавочку, одним глотком ополовинил белую, вылечил бодун и горько заплакал. Он плакал не так, как на похоронах, рыдал, блядь, чисто за себя. Ментовский патруль на опыте определил, что у парня настоящее горе и, не став докапываться, отканал к киоску разводить зверей на халявное пиво.
Эфа поплакал с полчаса, допил водку и пошёл домой. Во дворе уже всё знали. Жанка кричала в полный голос за столиком посреди двора, подруги утирали глаза платочками и разливали водку по гранчакам.
Эфимберг для приличия посидел с ними, выпил ещё грамм триста тёплого дыневого «Аркана». Рядом на лавочке всхлипывал Михалыч, он дрожал соплями и повторял одно и то же: «Кто ж теперича мотоцикл мне, а?»
Пипетка
(Пропуск скана стр 198, 199)
изменным — музыкальные пристрастия населения сделали классическую метафизическую петлю и снова вывели на свет божий группу «Ласковый май». Юра Шатунов на весь переход пел про ласковый вечер, и, казалось, все продавцы и покупатели ему подпевали, причём среди почитателей сиротского таланта преобладали те, кто в первую волну популярности «Ласкового мая» готовился к поступлению в ясли. С точки зрения бизнеса Андрей Разин был гением, укрепив и закрепив привязанность населения к сентиментальной дворовой манере пения...
Мама, не ругай меня, я пьяаааный, — выводил во дворе Макар Бабич из восьмой квартиры, —
Макар пел эту песню на заказ друзей почти каждый вечер, и Ваня знал, что дальше там будет про то, что «старшина создаст уют и ласку, старики салагой назовут». Бабич исполнял её в классическом пацанском стиле, но доверия при этом не вызывал. История о воинской службе в его устах выглядела фальшивкой, Макар в армию не ходил, потому как каждому советскому школьнику было известно, что тех, кто отмотал по малолетке (примечание переводчика: сидел в тюрьме для несовершеннолетних), в армию не брали. Такая вот небольшая компенсация от общества.
Если хорошо подумать, а тайный Крузенштерн, собственно, этим всю свою долгую тринадцатилетнюю жизнь и занимался, то мир был полон несоответствий. Так, например, ещё один сосед, Леонид Трофимович, совмещавший в школе должности завуча и учителя истории, был Ваней неоднократно замечен в гараже за
