интересовался маляркой. Мало кто знал, что зовут их одинаково — Андреями.
Малой и малая — вообще были основными кличками для детей в семьях. Малые выростали, а погоняла оставались. Малый как-то на автобазаре видел одного пацанчика ростом в два метра по кличке Малыш. В нашей жизни всё бывает, пела София Ротару, и была, блин, права.
Эфа прилёг под шелковицей, стрельнул у сержанта сигарету «Космос», вставил её в губы самым кончиком фильтра,
(пропуск стр. 87)
С одеждой сложилось, но богатые люди и девушки с приданым не спешили навстречу. Оставалось только поддерживать парадную одежду в хорошем состоянии (через 3 года к боекомплекту добавилась шикарная куртка «Ройс» из жатой ткани) и ждать своего шанса.
Его звали на любые события: дни рождения, новоселья, свадьбы, поминки и всяческие годовщины. Непонятным образом всё это его возбуждало — задвинуть тост, поддержать беседу на любую тему. Ещё с утра, если предстояло мероприятие, Эфа находился в приподнятом состоянии — он знал, что его ждёт много еды, много бухла и законное основание быть бухим. Родыки пьянства не одобряли. Папаня стабильно выкушивал одно кило «Аркана» в неделю, не больше и не меньше. По масштабам двора он считался трезвенником.
Особенно Эфе нравилось присутствовать на поминках. Если всё проходимо удачно, он чувствовал момент, когда нужно было перейти от слёз к смеху транзитом через светлую грусть. Нужно было дождаться тишины за столом, встать со стаканом и рассказать какую-нибудь смешную историю, связанную с покойным. Типа, он был весёлым человеком, он сейчас с нами и ему будет приятно, если мы посмеёмся вместе. Этот номер был безотказным — поминки превращались в приятную пьянку, а родственники покойного были благодарны Эфе и радовались тому, что не забыли пригласить такого замечательного соседа.
На свадьбе Малого с Жанной Эфа, ясен день, был свидетелем со стороны жениха. Себя при этом он называл исключительно шафером и беспрерывно разъяснял гостям разницу между шафером, шифером и шурином. Свадьба тогда удалась — Эфа блистал остроумием и даже заставил гостей водить хоровод посреди двора, вокруг Лужи, которая не засыхала с марта по ноябрь. Выторг в киоске был гигантский — гости съели четыре ящика водки и 30 бутылок советского полусухого.
(пропуск стр 89)
публике, что Бошетунмай из легендарного концерта «Группа крови» — сорт убойной казахской конопли, и что Цой, как и все корейцы, ел собак. В качестве доказательства по этому весьма спорному тезису Эфимберг приводил цитату из альбома «Начальник Камчатки» — «Вспоминаю собаку, она как звезда, ну и пусть», Цой — кореец, а корейцы едят собак, вот для него собака и стала звездой. Также Эфа горячо интересовался судьбой группы «Младшие братья», единственное упоминание о которой было на конверте пластинки «Ночь» — «группа «Младшие братья» — подпевки».
Мусора тем временем уже заканчивали свои дела, то ли Геша, то ли Грыша разыскал в недрах обнявшей столб бэхи барсетку Малого и, после краткой консультации с сержантом, отправился под шелковицу, будить Эфимберга.
— Слышь, братуха, тут это, барсетка кореша твоего...
— И шо там? — ответил Эфа, щуря глаза и сплёвывая погасший бычок.
— Ну, документы, хуня-муйня и четыреста баксов. Я считаю, с половины разойдёмся, будет нормально.
Эфимберг резко поднялся: «Не понял», хотя, конечно, всё понял сразу. Дело в том, что Малый никогда не тратил деньги, пока не сдавал работу заказчику. Он сегодня должен был отдать «Лянчу» той удивительной тёлке и на всякий случай имел при себе деньги, если её не устроит работа, такое у него было глупое понятие по жизни.
— Я не понял, ты шо, решил лавэ друга моего зажилить?
Тут был скользкий момент — наезжать на мусоров было можно, но если осторожно. Нужно было верно оценить ситуацию, звание мента и собственную значимость в его глазах. Бывалые рецидивисты с мусорами не нянькались, и эти номера обычно
(Пропуск стр. 91)
Надо же, ей лет 25, а уже на вы, себя по отчеству, машинка в порядке. Не тётя, а целый разворот из журнала.
Она что-то продолжала говорить, а Малый скромно стоял и пытался ничего не пропустить сквозь прищуренные от солнца глаза. Далее началась вообще фантастика — в машине что-то затренькало, Инна Валерьевна извинилась, наклонилась в салон и вытащила откуда-то здоровенную трубку. Нихера себе, у неё сотовый телефон!
Разговор был тот ещё: «Да, слушаю... Я не тороплюсь, считает всё равно три минуты... По вопросу приватизации мансарды готова буду к пятнице... окей, договорились...». Телефон, окей, мансарда, приватизация, всё это попахивало полным Голливудом.
У Малого заныло в груди, он на чистом автопилоте посмотрел поцарапанное крыло и неожиданно для себя предложил за 400 баксов перекрасить всю машину, добавив спортивные полосы через весь кузов. Инна Валерьевна пытливо посмотрела на него аккуратненькими светленькими глазками, согласилась, вытащила из машины сумку с телефоном, поймала какого-то ивана на «шкоде» и отчалила. Малой долго стоял смотрел ей вслед, начиная жить долгую неделю до следующего понедельника, когда она вернётся за машиной.
Подбирая краску, он фантазировал о том, как через неделю Инна Валерьевна восторженно целует его в щёку и приглашает в свою большую и наверняка крутую фирму заниматься автопарком. Черт его знает, чем занимаются эти фирмы... Малый был далёк от того, чтобы верить, что деньги фирмам достаются сами по себе, но в мечтах лучше не напрягаться, а сладко мечтать, пока мечтается.
Вечером рассказал про чудную тёлку Эфимбергу, тот сразу спросил, была ли на ней обручалка, и попросился поехать вместе в понедельник. Малый съехал с этой темы и пошёл домой. Жанка, сука, сразу что-то почувствовала и с новыми силами ринулась пилить пропахший краской мозг. Вот ведь странность какая, раньше никогда бы не поверил, что она станет такой стервой.
Расписались они два года назад. Жениться предложил отец, типа — Буля в маразме, нормальная хозяйка в доме будет, борщ там, уют, внука родит. Жанна как раз была беременна, так что сложностей не возникло. Собрали денег, отыграли свадьбу в три дня, не хуже, чем у людей. То, что молодая с животом, никого не удивило — все так женились. Единственным исключением из правил был второй «новый русский» со двора, барыга Олег Косой. Эфа шутил про него — второй человек после Гитлера, намекая на Домбровского с его мерсом. Но Косой женился на дочке замдиректора мебельного магазина, а это другое дело — о лучшем и мечтать нельзя.
Через месяц после свадьбы родилась дочка Катюша, которую, естественно, называли Малой. Особой любви не было, вообще есть мнение, что большая любовь — один из вариантов наеба-ловки из кино. Цветы, поцелуи, завтрак в постель. Как же, как же. Все браки во дворе строились по одному и тому же принципу: мужик бухает, баба его пилит. И так до самой смерти, которая всегда забирала пропитых отцов семейства в первую очередь. Малый был исключением, причём дважды: матушка умерла первой, а жена совмещала кир и пилёж мозга в одном лице.
Жанна после родов набрала килограмм этак тридцать, да так и осталась в этом состоянии. Ходила постоянно злая, смотрела по телеку «Песню Года», орала на Булю и шлёпала Малую почём зря. Единственной отдушиной был двор, где они с подругами сидели с колясками возле киоска, пили джин-тоник и бренди-колу. Малый после работы предпочитал пару пивка и любимый жанкин джин-тоник называл «химия- химия, вся печёнка синяя». Так прошло полтора года, девки сидели со своими бутылочками и колясками, курили длинные сигареты «Море», обсуждая своих мужиков и делая по любому поводу удивлённо-искренние лица.
Потом Дмитревна уволилась из киоска и Жанна заняла её место. Малая ползала в пыли сзади, где в
