городе, сделалась главным объектом этого презрения. Джербану очень скоро почувствовала, что звать такое ничтожество «миссис Аллен» ниже ее достоинства, и перешла на «Мей-ри». Мистер Аллен превратился в «Чарли».
Аллен, Фаредун и Путли с утра до ночи ходили по лекциям, театрам, магазинам, по всяким интересным местам. Джербану не привыкла так много ходить, поэтому она лишь изредка участвовала в вечерних развлечениях. Днем же она торчала дома, изводя Мэри Аллен, встревая в ее дела и повсюду суя нос.
Утром она топала вниз по лестнице так, что ее шаги отдавались до самого чердака, и Мэри заранее обмирала. Джербану, переваливаясь, шла на кухню и совала ей в руки охапку грязного белья.
— Мей-ри. Мала-мала стирай!
Затем Джербану отправлялась в столовую, с пыхтеньем и треском подволакивала кресло к крохотному камину и кричала:
— Мей-ри! Стул!
Расположившись в самом удобном кресле и в самом теплом месте, Джербану прочно водружала ноги на скамеечку, поплотней закутывалась в шерстяные кофты и шарфы и отдавала очередное распоряжение:
— Мей-ри! Чай!
Когда все было съедено и выпито, раздавался крик:
— Финиш, унеси!
В редких случаях, если выглядывало солнце, распоряжение менялось:
— Мей-ри, солнце, солнце!
И Мэри выносила в садик стул для Джербану, а потом бежала за скамейкой ей под ноги.
Что-что, а подавать команды по-английски Джербану выучилась быстро, а ко времени отъезда из Англии ей даже удавалось составлять простые фразы.
Муж просил Мэри проявлять терпение в отношении старухи, и Мэри старалась изо всех сил. Сговорчивость, от природы свойственная ей, за годы жизни в Индостане превратилась в безразличие. К тому же она переняла навыки индостанского гостеприимства, порабощающего своей щедростью, и была готова всячески ублажать гостей.
Но Джербану было мало одного ублажения. Она желала быть хозяйкой, она требовала отчета.
— Сегодня почему не карри?
— Лук плохо резать!
— Мыть окей! Такой чашка не пью!
— Без перец не кушать!
Иные из ее замечаний отличались чисто индостанской бесцеремонностью и настырностью.
— Твоя красивый длинный платье нет? Этот платье противный нога видно.
— Почему не мыть? Твоя вода кусайся, да?
— Твоя сидит чай пить. Две минуты опять сидит чай пить. От этого зад толстый.
— Твоя почему грудь нет? — Джербану тыкала Мэри в грудь и, подчеркивая упрек, выпячивала изобилие собственной плоти. — Нет хорошо. Бедный Чарли!
Джербану все трогала, хватала, переставляла. Она совала любопытный нос в шкафы, ящики и кастрюли, вытаскивала любую вещь, вызвавшую ее интерес, поминутно отрывая Мэри от домашних дел вопросами:
— Мей-ри! Мей-ри! Это что?
К концу второго месяца Мэри стала терять терпение.
Четыре дня не переставая шел дождь. В конце особенно утомительного дня Мэри неосторожно попробовала применить тактику Джербану против нее самой.
— Почему ты такая толстая? — выпалила Мэри. — Почему ты такая ленивая? Почему ты такая настырная?
Но Джербану немедленно поставила ее на место, огрызнувшись:
— Почему твоя нос сует, мисс?
«Мисс» Джербану употребляла по отношению к миссис Аллен, когда хотела особенно сильно уязвить ее.
А чуть позднее, когда Мэри наклонилась к камину, поправляя огонь, Джербану схватила со стола вилку, подцепила сзади и задрала юбку Мэри, чтоб посмотреть, что надето под ней.
Миссис Аллен вырвала вилку и, багровая от ярости, трясясь, уставилась на Джербану, не в силах выговорить ни слова.
— Такой штанишка маленький, ай-яй-яй, — укоризненно пропела Джербану.
В тот вечер мистер Аллен встревоженно стучался в дверь спальни, которая никогда раньше не запиралась, а когда его впустили, увидел, что жена в истерике. На другой день он поговорил с Фаредуном:
— Не в том дело, что нам не нравится твоя теща, старина. Но она совершенно задергала Мэри. Ты же понимаешь, мы тут живем по-другому — тут ни слуг, ни мальчиков на побегушках. Твоей теще с этим свыкнуться трудно. Ну и видишь ли, — тут он понизил голос и покраснел, — она иногда позволяет себе вмешиваться в вещи интимные…
— Ни слова больше, дорогой мой друг! Я понял. Все будет улажено, — заверил его Фредди.
Джербану была сослана в свою комнату, откуда ей было дозволено выходить, только когда в доме находились Фаредун или Путли.
Джербану вышла к ужину разобиженная. Она громче обычного шаркала, топала, чихала, харкала, кряхтела и уселась на свое место со всем грохотом, какой могла произвести.
Мэри сидела с опухшими глазами, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, разговаривала сухо и только когда это было совершенно необходимо.
Мистер Аллен разрезал жаркое, разложил мясо по тарелкам и подал Джербану сочный кусок.
Джербану глянула на тарелку, будто по ней ползали тараканы, потыкала вилкой подрумяненные картофелины и перебросила их на хлебную тарелочку, показывая, как противна ей эта еда.
За столом царило напряжение. Путли безмолвствовала и смотрела прямо перед собой. Фаредун и мистер Аллен пытались вести непринужденную беседу, но она плохо ладилась.
После ужина Мэри и Путли стали убирать со стола. Джербану, немного размякшая от сытости, продолжала сидеть на своем месте, где она перепачкала соусом и засыпала крошками скатерть.
— А вы что не помогаете? — поинтересовался Фаредун. — Ножки отнялись или что?
Джербану метнула на него взгляд, исполненный ненависти.
— Тебе, как всегда, больше всех надо, мистер, да? — проворчала она.
Но Фаредун справлялся с ней куда лучше, чем бедная Мэри.
Обвиняющим жестом направив на нее указательный палец, он судейским голосом произнес:
— Больше всех суете свой нос куда не надо именно вы! В чем дело — вы не готовите, не стираете, никакой помощи в хозяйстве от вас нет. Разве так ведут себя приличные люди, когда приезжают погостить?
— А мне дали возможность? Нет. Никто мне не дает ничего делать.
— Не беспокойтесь. Эту возможность дам вам я. Завтра вы займетесь обедом.
Мэри, услышав Фаредуна, закричала с кухни:
— Нет-нет! Незачем ей заниматься обедом!
Мэри явно привела в ужас мысль о том разгроме, который учинит Джербану в ее кухне.
— Не нет, а да! — воспротивился Фаредун. — Пусть даст вам отдохнуть. Вы с мужем сможете проведать детей.
Мэри вначале и слушать не желала, но Чарлз уговорил ее. Было решено, что они уедут на субботу к дочери, а вечером Барбара, Питер и их домашние соберутся на ужин, который приготовит Джербану.
До субботы оставалось четыре дня.
Однако на другое утро миссис Аллен опять услышала медленный топот на лестнице. Она обмерла. Рванувшись к лестнице и увидев Джербану уже на полпути вниз, она завизжала:
— Нет! Назад! Обратно в свою комнату! Назад!
