ибо изменяется аспект обобщения и понимания фактов и в результате также меняется точка зрения. Так что те признаки деятельности или черты социального слоя, которые воспринимаются как характерные и решающие па одной ступени развития культуры, не сохраняют того же относительного значения на любом последующем этапе.
Но изменение норм и смещение точек зрения происходит постепенно, редко приводя к ниспровержению или полному отрицанию однажды принятой позиции. По привычке все еще проводится различие между производственными и непроизводственными занятиями, и это сегодняшнее различие является преобразованной формой различия периода варварства между доблестным трудом и нудной работой. Такие виды деятельности, как военное дело, политика, богослужение и спортивные состязания воспринимаются обществом как занятия, по своей сути отличные от труда, который связан с производством материальных средств существования. Точная разграничительная линия проходит не там, где она проходила в укладе раннего-варварства, но общее различие не вышло из употребления.
Сегодня это подразумеваемое различие, диктуемое здравым смыслом, в сущности означает, что любые усилия следует считать производственными лишь до той поры, пока их конечной целью является пользование вещами, а не людьми. Принудительное использование человеком человека не воспринимается как производственная функция, но всякие усилия, направленные на улучшение человеческой жизни посредством извлечения выгоды из вещного окружения человека, попадают в разряд производственной деятельности. Те экономисты, которые лучше других сохранили и развили классическую традицию, считают критерием производственной деятельности «власть человека над природой». Эта власть производства над природой понимается как власть человека над жизнью животных и над всеми стихийными силами. Таким образом, проводится граница между человеком и неразумным миром.
В иные времена и среди людей, полных предрассудков, эта граница пролегала не совсем там, где мы проводим ее сегодня. В укладах жизни первобытного или варварского общества она проводится в другом месте и другим образом. Во всех обществах во времена варварской культуры живет недремлющее чувство контраста между двумя обширными группами явлений, в одну из которых варвар включает самого себя, а во вторую — свой провиант. Между экономическими и неэкономическими явлениями ощущается противоположность, но понимается она не так, как сегодня: противопоставляются не человек и неразумный мир, а одушевленное и инертное.
Может быть, в наши дни излишняя предосторожность разъяснять, что понятие варварской культуры, которое мы намереваемся передать словом «одушевленный», не идентично тому, которое можно передать словом «живой». Слово «одушевленный» не охватывает все живое, но в то же самое время включает в себя весьма много других предметов. Такие удивительные явления природы, как грозы, болезни, водопады, считались «одушевленными», тем не менее плоды и травы, а также не очень заметные животные и насекомые, например мухи, личинки, мыши, овцы, обыкновенно не воспринимались как «одушевленные», кроме тех случаев, когда они понимаются собирательно.
Под этим термином в том смысле, в каком он здесь употребляется, не обязательно подразумевается наделение душой или духом. Это понятие включало в себя такие вещи, которые в анимистическом понимании дикаря или варвара грозны по причине действительного или приписываемого им свойства первыми начинать враждебные действия. Эту категорию составляет большое число разнообразных естественных предметов и явлений. Такое разграничение инертного и активного все еще присутствует в образе мышления ограниченных людей и находит глубокое отражение в распространенных представлениях о человеческой жизни и природных процессах, но оно не распространяется на нашу жизнь до той степени и с теми далеко идущими практическими последствиями, которые обнаруживаются на ранних ступенях развития культуры и истории верований.
Уму варвара обработка и использование того, что может дать инертная природа, представляется деятельностью, совершенно другого рода, нежели при столкновении с «одушевленными» вещами и силами. Граница может быть размытой и подвижной, но это общее различие является достаточно реальным и веским, чтобы оказывать влияние на уклад жизни общества в эпоху варварства. Классу вещей, понимаемых как одушевленные, воображение варвара приписывает развертывание каких-либо целенаправленных действий. Именно эта телеологически понимаемая активность и делает любой предмет или явление «одушевленным». Всякий раз, когда неразумный дикарь или варвар встречается с действиями, которые являются для него серьезным препятствием, он истолковывает их с точки зрения единственно доступных ему представлений о его собственных поступках. Активность, таким образом, связывается с человеческими действиями, и активные предметы в той же мере уподобляются человеку как агенту действия. Явления такого характера, особенно те, которые «ведут себя» весьма угрожающе или сбивают с толку, приходится встречать иначе, с умением, отличным от того, что требуется в обращении с инертными вещами. Успешные попытки совладать с такими явлениями, скорее, героическое деяние, чем труд. Здесь утверждается доблесть, а не усердие.
В силу этого наивного разграничения инертного и одушевленного, действия членов первобытной группы распадаются на два вида, которые, пользуясь современным языком, можно назвать доблестной деятельностью и производственной деятельностью, или трудом. Труд — это усилия, расходуемые на создание новой вещи, с новым назначением, которое, придавая форму пассивному, «грубому материалу», дает ей изготовитель; в то время как доблестная деятельность до той поры, пока ее исход полезен агенту, есть обращение на свои собственные цели сил, ранее направлявшихся на какую-либо другую цель другим агентом. Мы все еще употребляем выражение «грубый материал», в котором есть что-то от того древнего значения, которое варвар вкладывал в слово «грубый».
Различие между подвигом и низкой работой совпадает с различием между полами. Два пола различаются не только телосложением и мускульной силой, но п, возможно даже более решительным образом, темпераментом, а это, должно быть, рано стало поводом к соответствующему разделению труда. Общий круг деятельности, где можно совершить подвиг, приходится на мужской пол, представители которого крепче, крупнее телосложением, способнее к внезапному и сильному напряжению, более склонны к самоутверждению, активному соперничеству и агрессии. Различия в весе, характере физиологии и темпераменте среди членов первобытной группы могут быть слабыми; они действительно оказываются сравнительно слабыми и незначительными в некоторых наиболее архаичных из существующих сегодня и знакомых нам общностей — например, в племенах Андаманских островов. Но коль скоро различение функций начинается в направлениях, задаваемых различием в сложении тела и духа, исходные различия между полами будут усугубляться. Совокупный процесс отбора и адаптации к новому распределению занятий происходит быстрее, если место обитания либо фауна, с которыми группа людей находится в постоянном взаимодействии, таковы, что требуют значительной выносливости. Привычная погоня за крупной дичью требует больше мужских качеств, массивного телосложения, ловкости и жестокости, и поэтому она может углубить разделение функций между полами. А как только группа людей вступает во враждебное взаимодействие с другими группами, расхождение в функциях будет принимать зрелую форму различия между доблестной деятельностью и трудом.
В такой хищнической группе охотников сражение и охота становятся функцией здоровых мужчин. Вся какая ни есть другая работа выполняется женщинами, при этом другие члены общности, которые не пригодны для мужской работы, попадают в один разряд с женщинами. Однако и охота и сражения, в которых участвуют мужчины, — занятия одного свойства. По своему характеру и те и другие являются хищническими; и воин и охотник собирают урожай там, где не сеяли. Проявление ими своей силы и сообразительности явно отличается от той усердной и лишенной событий работы, которую выполняют женщины, занимаясь обработкой материалов; занятия мужчин надо считать не производительным трудом, а, скорее, приобретением материальных ценностей путем захвата. При такой деятельности мужчины- варвара, которая в ее развитом виде в корне расходится с женской работой, всякие усилия, не связанные с утверждением доблести, становятся недостойными мужчины. Когда такая традиция обретает устойчивость, общий здравый смысл возводит ее в канон поведения, поэтому для уважающего себя мужчины на этой стадии развития культуры никакое занятие и никакое приобретение невозможно нравственно, если оно не зиждется на доблести — силе или обмане. Когда в социальной группе в результате долгого усвоения привычки устанавливается хищнический образ жизни, общепризнанной экономической функцией здорового мужчины становится убийство, уничтожение в борьбе за существование тех соперников, которые пытаются противостоять ему или скрыться, преодоление и обращение в свое подчинение упорно заявляющих о себе
