скорости, он проплавляет в стеклах аккуратные круглые отверстия. Звуки бушующей стихии сразу становятся громче. Но они остаются где-то на периферии нашего сознания – гораздо отчетливей мы слышим тихое-тихое потрескивание застывшего неподвижно посреди комнаты шара. Он как будто раздумывает, что делать дальше.
– Шары в последнее время просто достали! – негромко говорит Вероника.
– Я от него тоже не в восторге.
На самом деле, это не совсем так. Зрелище завораживающее и по-своему очень красивое. Смотрел бы и смотрел. Но только на экране телевизора.
Что делать в подобной ситуации? Этого, вообще говоря, никто толком не знает. Зато все сходятся на одном: не стоит делать резких движений. Мы и не делаем. Но, скорее, не следуя каким-то рекомендациям, а просто застыв в неком подобии ступора.
И вот тут у меня начинают шевелиться волосы на макушке. Телевизор!.. Включенные электроприборы – это совсем нехорошо при встрече с шаровой молнией!
Посылаю ко всем чертям тезис о вреде резких движений и бросаюсь к стене – к розетке, в которую включен телевизор. Мысль о ленивчике не приходит мне в голову – а может, я отвергаю это решение, как недостаточно радикальное.
Висящий в воздухе шар как будто только и ждал моего рывка – он начинает двигаться одновременно со мной. Но летит не ко мне, а к телевизору.
В моих глазах время резко замедляет свой бег.
Я двигаюсь, словно во сне – плавно преодолевая сопротивление невероятно вязкой среды.
Крошечное белое солнце так же неспешно плывет в двух шагах от меня.
Вероника стоит совершенно неподвижно, и только зрачки широко раскрытых глаз медленно перемещаются, следя за мной.
Изображение на экране тоже застыло, и я почему-то успеваю рассмотреть его во всех подробностях.
Мужчина и женщина сидят за столиком какого-то летнего кафе. Она поднесла к губам стакан с ярко- желтым напитком, наверное, апельсиновым соком, и опустила глаза вниз. Он смотрит на нее, видимо, ожидая ответа на заданный вопрос.
Успею ли я выдернуть шнур из розетки раньше, чем шар доберется до телевизора? Счет идет на сантиметры. Но нет – в этом суперспринтерском забеге не будет победителя – мы достигаем каждый своей цели одновременно.
Я хватаю рукой шнур.
Шар касается боковой стенки телевизора.
Я тяну вилку на себя.
Мое тело пронзает ослепительная вспышка боли. Наверное, в таких случаях пишут: «смерть наступила мгновенно». Но она не столь милосердна ко мне и позволяет увидеть, как в лицо Ники плещет волна живого огня.
Удивлен я или нет, что снова стою на той самой тропинке, держа в руках шар и чувствуя всем телом крепко прижавшуюся ко мне Нику? Не ждите от меня ответа, я его не знаю. Помимо своей воли я даже шар бросаю на землю точно таким же жестом, что и в прошлый раз. Кстати, выражение «в прошлый раз» все сильнее теряет свой смысл. С каждым разом, уж простите за каламбур.
– Вот, Ника, теперь мы с тобой точно знаем, что такое «де жа вю».
Это я пробую шутить. Не могу сказать, что очень удачно – Ника готова вот-вот расплакаться. Может быть, лучше поговорить серьезно?
– Интересно, почему нам опять показали кино? Ведь я не крутил шар.
– Возможно, одного раза было достаточно, – тихо говорит Вероника.
– Достаточно для чего? – спрашиваю я.
И тут же жалею о своем вопросе. Хотя, если разобраться, чего уж тут жалеть? Произнесен этот вопрос вслух или нет, мы бы все равно его себе задавали.
– Костя, ты там что-то говорил о долге перед человечеством, – голос Ники все так же тих.
– А? – я не сразу соображаю, о чем она. Ах, да – о необходимости отдать шар ученым. – Говорил, вроде.
– Ты знаешь, куда может отправляться твое человечество?
– Оно не мое, оно наше. Но ход твоих мыслей мне нравится.
Забрасываю шарик на середину реки, и он моментально тонет. Дно у речки илистое, что не очень приятно во время купания, но просто идеально для того, чтобы скрыть что-либо от глаз человеческих. Навсегда.
Вот только… Есть ли в этом какой-то смысл?
Мой мозг сжимает какой-то чудовищный пресс. Это очень больно, я чувствую боль каждой клеточкой своего несчастного мозга. А их, этих клеточек, между прочим, семнадцать миллиардов, мне кто-то говорил. Представляете теперь, какая это боль?
Что еще хуже, под действием этого пресса мозг уменьшился в размере. Теперь он свободно болтается в черепной коробке и каждое неосторожное движение головой отдается болью еще более мучительной.
В таком случае, лежи и не двигайся, – скажете вы. Это было бы дельным советом, если бы не одно «но». Мне немедленно нужен глоток воды… очень большой глоток прохладной, чистой, немного газированной минеральной воды. Я проглотил слюну, вернее, попытался это сделать. Во рту нет ни единой молекулы влаги, по сравнению с моим ртом пустыня Сахара может смело именовать себя тропиками. Или даже океаном, если ей захочется.
Вот на такие идиотские рассуждения я трачу время, прежде чем, не открывая глаз, протянуть левую руку вниз и попытаться нашарить бутылку минералки. Она там, я знаю, но каким-то непостижимым образом ей удается все время уворачиваться от моей руки. Прочесав миллиметр за миллиметром добрую половину комнаты, я смиряюсь с неизбежным. Со стоном поворачиваю голову на бок и открываю один глаз.
Сразу же замечаю горлышко бутылки. Я готов поклясться, что моя рука проходила по этому месту минимум десять раз. Мистика какая-то. Ладно, с потусторонними силами разберемся чуть позже. Сначала – комплекс простых действий. Рука берет бутылку за горлышко – раз. Пробки нет, значит, вода будет не только теплой, но и выдохшейся. Не беда. Подношу бутылку к растрескавшимся губам, одновременно открывая рот – два. Черт! Черт, черт, черт, черт! Единственный раскрытый глаз удостоверяется в том, что только что почувствовала рука. Бутылка пуста. До самой распоследней капли. Каким же нужно быть остолопом, чтобы… Чего уж. Какой есть, такой есть.
Мысленно подготавливаю себя к подвигу. Встать (да, да, встать!), прихватить со стола кружку, пройти с ней на кухню – она ближе, чем ванная – и… Не медля больше не секунды, приступаю к исполнению алгоритма. С подлинным героизмом терплю совсем уж невыносимую головную боль.
Вода бьет в груду немытой посуды шумной, мутной струей. Как чудесен этот звук! Выждав несколько секунд, чтобы она стекла (есть сила воли, есть!) я подставляю под струю кружку с нарисованной на ней ухмыляющейся рожей. Смотреть на эту идиотскую ухмылку сил почему-то нет, и я отворачиваю кружку другой стороной.
Пью. Жадно, но не спеша. Небольшими, смачными глотками. Голова начинает болеть еще сильнее, хотя я полагал, что это невозможно. Но все же становится немного легче. Предусмотрительно набираю снова полную кружку и направляю свои стопы в спальню.
Сажусь на развороченную постель, ставлю кружку на журнальный столик, используемый мной вовсе не для журналов, и принимаюсь этот самый столик рассматривать. Неприятное, доложу я вам, зрелище. Крошки, огрызки, объедки… Остатки вчерашней закуски. Рюмка с несколькими каплями на дне – «слезы». Бутылка «Кедровой» емкостью ноль-пять. Недопитая, кстати говоря. Это что же я вчера, с четырехсот грамм так… Замечаю лежащую на полу еще одну бутылку, пустую, и все становится на свои места. Постепенно возвращается память.
Какое-то время я самоотверженно борюсь с собой, проигрываю эту борьбу и наливаю полную рюмку. Ну, не научился я похмеляться аспирином. Залпом выпиваю теплую, противную, отвратительно пахнущую жидкость и торопливо запиваю водой. О том, чтобы закусить, я не могу даже думать.
Между прочим, вчера был в какой-то мере знаменательный день. Годовщина, можно сказать. Ровно год
