— У нас даже пушек нет, ты рехнулась?
— К черту, Квази. У меня здесь счет, можешь себе представить.
— Сказка про Золушку, — попыталась она пошутить, но если не считать старых сиреневых подтеков, кожа ее постепенно приобретала известковый оттенок.
— Заходим. Черт, ты видела свои руки? Спрячь их. Ты сядешь в какое–нибудь кресло и будешь ждать, поняла?
Она посмотрела на меня, как на маньяка, который предлагает на выбор прыгнуть со скалы в пропасть или в море, и мы ступили внутрь, чуть было не оказавшись через долю секунды снаружи. Трое служащих бросились к нам, чтобы выдворить вон. Я ухватила Квази, готовую повернуть обратно, и, упершись широко расставленными ногами, заорала, что меня зовут Доротея Мистраль, что у меня здесь была куча денег, что эти деньги до сих пор здесь, и я желаю немедленно видеть кого–нибудь из дирекции.
Я расслышала шепот:
— Она сумасшедшая, нужно вызвать полицию, не беспокойтесь, — это чтобы успокоить нескольких клиентов, испуганных превращением их маленького частного банка, тихого и рафинированного, в рыбный базар.
Дьявол, да как же его звали, такой косоглазый и лысый, старый приятель отца…
— Винегрет! Я хочу видеть месье Винегрета!
— Возможно, месье Эгрета? Он вышел на пенсию. Успокойтесь, прошу вас, и идите за мной.
В банках не любят беспорядка, и мадам Бутрю, как она представилась, — стальной взгляд, такой же шиньон и костюм из блестящего джерси, как змеиная кожа, — не имела ни малейшего намерения дать пожару разгореться.
— Ваша… подруга, возможно, могла бы подождать снаружи?
— Возможно, нет. Она пойдет со мной.
Я потянула за собой упирающуюся Квази, и им наверняка пришлось потом долго оттирать ковер, потому что за ее штиблетами потянулась глубокая жирная борозда до самого кабинета, принадлежащего мадам Бутрю, которой я наконец протянула руку, предварительно силой усадив Квази в кожаное кресло, и повторила:
— Доротея Мистраль.
Я увидела, как она замялась, прежде чем пожать мою пятерню, и проследив за ее взглядом, заметила, что у меня такие же длинные и черные ногти, как и у моей сподвижницы. Она едва прикоснулась к моим пальцам, раздула — о, чуть заметно! — ноздри, и быстро прошла за свой стол.
Я в свою очередь тоже села и облокотилась на ее девственно чистую столешницу. Она покраснела. Не столько из–за моей близости, сколько из–за того, что слишком долго задерживала дыхание. Кстати, за время нашей краткой беседы она пыталась попеременно дышать то носом, то ртом, но так и не нашла приемлемого решения.
Я спросила о состоянии моего счета.
— Послушайте, мадам Мистраль, я хорошо знаю моих клиентов. Вы к ним не относитесь. Поэтому либо вы мирно уйдете, либо я буду вынуждена вызвать силы правопорядка.
Я отодвинула кресло назад, чтобы пошире отворить дверь, и громогласно заявила, что это прекрасная мысль и я ею воспользуюсь, чтобы потребовать проверки всех операций, которые без моего ведома были проведены с моими деньгами за все прошедшие годы.
Она сухо попросила меня не нервничать, заверила, что все хорошо, она немедленно все проверит, и покинула кабинет, не забыв плотно притворить за собой дверь. Через короткое время дверь опять приоткрылась, явив молодого человека с круглыми глазами, который остался стоять в углу в охотничьей стойке.
Оставалось только надеяться, что я не пошла по ложному следу, но, должна признать, я уже ни о чем не жалела.
Мадам Бутрю вернулась с непроницаемым лицом и попросила меня следовать за ней. Что ж, я готова к отправке в Нантер [9]. По крайней мере, бесплатный душ.
Пройти через весь банк бок о бок со мной наверняка было смертельным унижением для этой образцовой служащей. Она привела меня в маленький пустой кабинет, сделала вид, что пробежала пальцами по клавиатуре, и с озабоченным видом заявила, что надо мной с июня 1978 года была учреждена опека.
Мои разбежавшиеся было мысли быстро встали по местам, и я, в свою очередь, заявила, что три года спустя эта опека была снята.
— Разумеется, но у нас не было ни вашего адреса, ни, кстати, какой–либо другой информации.
— Ну а деньги?
— Деньги на месте, разумеется, и я вам пришлю полный отчет, как только мы разберемся в этой необычной ситуации: вы должны нас понять.
— Проблема в том, что деньги нужны мне немедленно.
— О, это вполне возможно. Сколько вы предполагаете снять?
Хороший вопрос. Цифры закружились в моей голове. Я задержала дыхание и выдохнула:
— Семь тысяч франков!
Она облегченно расслабилась, и я пожалела, что не попросила больше. Я блуждала где–то по ничейной целинной земле, когда тревожный лязг кастрюль вернул меня к реальности. Молодой человек с круглыми глазами влетел в кабинет и взмолился, чтобы мы вмешались. Сам он не знал, что делать.
Квази устроила импровизированный пикник на соседнем кресле. Она разодрала упаковку пахучей ветчины, сняла обертку с маленьких рыхлых хлебцев, на которые мазала масло, помогая себе большим пальцем, потому что масло было еще твердым. Содержимое пакета с оливками медленно капало на пол, а для возбуждения аппетита она жевала плитку белого шоколада.
Мадам Бутрю впервые едва не лишилась своего хладнокровия и пролепетала, что надо как–то остановить эту…
Я твердо сказала тоном дорогой клиентки, которой, как начинала понимать, и являлась:
— Подругу. Она подруга. Квази!
Это было сказано суровым тоном, чтобы показать, что я вполне соответствую своему новому высокому статусу.
Квази проглотила разом полплитки, и с неизбежным рвотным позывом бросила мадам Бутрю:
— Тут она заправляет, так что усохни!
Мадам Бутрю прошептала:
— Послушайте, я немедленно принесу вам ваши деньги, только поставьте подпись, и если б вы могли увести ее побыстрее…
Я милостиво согласилась, и до самого конца этого незабываемого пикника на коврах кабинета мадам Бутрю, который мы оставили совсем не в том состоянии, в каком застали, Квази пребывала в уверенности, что я являюсь владелицей Сберегательного банка, отчего ее домыслы разрослись пуще прежнего.
На улице дышалось легче. Я с недоверием разглядывала пачку зеленых банкнот в руке. Плакать или смеяться? Квази сделала выбор за меня. Хлопнув двумя ладонями по моим плечам, она просто зашлась от радости: теперь мы можем нанять лимузин с шофером, за такие–то деньги, а? Прям как настоящие принцессы, скажи?
Я решительно тормознула такси, встав посреди проезжей части, и Квази без колебаний нырнула в роскошную жизнь: отворила дверцу, как она это обычно делала, чтобы заработать мелкую монету, залезла в кабину и вольготно откинулась на спинку с блаженной улыбкой на губах. Она рыгнула, со вздохом заметив, что лучше пусть выходит через верх, чем через низ. Уверившись в реальности Квазиной угрозы, напуганный моей псевдовоенной формой и успокоенный, надо признать, видом вполне добротной новенькой купюры в двести франков, которой я помахала у него перед носом, дабы доказать, что она не воняет, благоразумный шофер не выставил нас из машины, а только опустил до отказа передние окна.
Отныне Квази видела только одно: как плывет по реке времени в такси с шофером. Уверена, что на ее месте у вас мелькали бы те же мысли.
Что до меня, то убаюканная пьянящими воспоминаниями о невероятном триумфе, я сначала впала в сладкую эйфорию, прежде чем мысленно наподдать себе по заду. Ослепленная неожиданным притоком наличности, пообещав попозже прислать мой адрес, я даже не подумала потребовать более подробных сведений. Хуго взял на себя все мои дела до того, как меня автоматически поместили под опеку, когда я попала в лечебницу Святой Анны, и передал мне, что опека будет снята, как только меня выпишут. Но выход из больницы стал для меня началом новой жизни, и я даже на задалась вопросом о своем финансовом положении. Когда я уходила, мадам Бутрю явно перевела дух. Только ли потому, что тем самым избавлялась от присутствия Квази?
От денег одно беспокойство, это все знают, но… прежде всего, деньги — наиболее распространенный повод для убийства. Может, в этом все дело? Самая банальная погоня за барышом? Первое предположение, которое приходит в голову, и вполне допустимое, но от него у меня заранее все внутренности сводит, потому что главным подозреваемым становится Хуго.
Добравшись до фонтана, я сразу заметила своих компаньонов. Салли сидела на земле, привалившись к бортику фонтана, а вот Робер… Забравшись на ящик, он размахивал тощими руками, расхваливая наш убогий товар, от которого остался только лот из ложечек, и молол языком, как лучший из профессиональных разносчиков:
— Три, их осталось всего три, все разные, потому что ничто так не утомляет умы, как единообразие, облупившиеся от времени, ибо таков наш общий удел, и этот удел я предлагаю вам за десять жалких франков, всего десять франков, мадам и месье…
Я решила, что он сдурел — десять монет за три дерьмовые ложечки из простого металла…
Он продолжал:
— …за три маленькие ложечки, но не абы какие: ложечки, у которых есть свое прошлое, своя история. Они легко гнутся, посмотрите, ваши дети смогут перекрутить их, как в столовой, но они прочны, потому что мужественно сопротивлялись течению времени, и они…
Несколько зевак, смеясь, столпились вокруг, и один из них достал монету.
— Месье за десять франков, разумеется, если я не получу более щедрого предложения…
К моему изумлению, началась настоящая торговля, как на аукционе, и набавляя по пятьдесят сантимов, они поднялись до двадцати франков.
Робер поблагодарил, свернул свою тряпку и уселся рядом с Салли, которой и вручил все деньги в неприкосновенности. Она положила голову ему на плечо, он ласково обхватил ее пальцы, и я с дурацким видом спросила у Квази:
— Ты видишь то же, что и я?
Какое–то бульканье послужило мне ответом, и когда я взглянула на свою старую сподвижницу, то увидела, что у нее глаза полны слез. Нет бо?льших простушек, чем бродяжки. Наверно, когда ты нищий, то и мечтания у тебя дешевенькие. Иногда я им завидую. Я родилась богатой, и все мои потуги
