Сейчас в этом великане не было ничего ни от деревенского простака, ни от берсерка, крошащего мечом толпы врагов. Во взгляде мутанта читалось спокойствие опытного убийцы, давно бывшего на короткой ноге и с чужими жизнями, и с собственной смертью.
Я поискал глазами свой берц, подошел к нему, подобрал. Потом нашел на земле место посуше, свободное от крови и воды, сел и принялся связывать порванные шнурки.
— Не хочешь говорить, — произнес Сталк, выпуская изо рта плотное кольцо дыма. — И не надо. Смотрю, ты почти цел. Я давно подозревал, что Черное Поле смерти умеет не только отнимать, но и дарить жизнь. Жаль, конечно, что секрет его целебных свойств умрет вместе с тобой.
Берц я на всякий случай зашнуровал намертво. Выживу — найду новую шнуровку взамен реанимированной. А так хоть с ноги точно не слетит, так как дело предстоит серьезное.
У Сталка не было ни меча, ни его карманного огнестрела, ни другого оружия, которое он у меня украл. Лишь моя «Бритва» висела на его поясе.
— Не поверишь, пришлось отдать маркитантам твой почти новый автомат ради того, чтобы принять участие в этом маленьком шоу, — словно в раздумье произнес Сталк, неторопливо стряхивая пепел на голову мертвого осма. — У них не цены, а чистый грабеж среди бела дня.
Я поднялся, притопнул вновь обутой ногой, проверяя, плотно ли сидит берц. Значит, нейромант меня обманул, сказав, что Сталк ушел с базы. Впрочем, важно ли это сейчас? Думаю, что не очень. Важно то, что сейчас ворм фактически предлагал мне поединок. Что ж, завалив подлого осма, он имел на это полное право. Я подумал немного — и бросил в грязь свой второй нож. Конечно, маркитантская поделка по сравнению с моей «Бритвой» — все равно что зубочистка против гарпуна. Но искать в грязище продвинутый нож покойного шама было как-то несолидно. Так что обходимся тем, что есть.
Нет, я не был идиотом с перчаткой, запасенной заранее на случай дуэли. Такие не выживают ни в моем мире, ни в сопредельном. Просто Сталк вполне мог дождаться, пока осм меня пристрелит. Мог, свернув ему шею, заодно свернуть и мою, пока я моргал как крот, залезший в прожектор. Мог — но почему-то не сделал. Почему? А хрен его знает. Но так или иначе, мне сейчас было впадлу воспользоваться хоть минимальным преимуществом по отношению к нему. Если он хотел равного боя, то и я сейчас хотел того же. Правда, при этом мое желание воткнуть ему нож в сердце не уменьшилось ни на одно деление. Скорее, зашкаливало, грозя сорвать с моей башни манометр. Но при этом я прекрасно контролировал свои эмоции. Когда очень хочешь убить кого-то, делать это лучше спокойно и хладнокровно, словно ложкой щи хлебаешь. Иначе более пофигистично настроенный противник зарежет тебя, словно барана, вытрет клинок об твою только что снятую шкуру, откромсает шмат посочнее и пойдет жарить себе на обед свежее, глупое мясо.
Сталк бросил окурок на землю, затоптал его каблуком и не торопясь вытащил из ножен «Бритву».
— Отличный нож, — сказал он, любуясь клинком. — Я б такой никому не отдал. И уж точно никогда бы не потерял…
Где-то сверху, над моей головой раздался свист. Потом крик: «Какого хрена стоим?» Но все это: вопли зрителей, арена, залитая кровью, мелкий дождик, начавший накрапывать со свинцовых небес, — все это было слишком далеко сейчас, в каком-то другом, иллюзорном мире.
В реальности был только мой нож, зажатый в чужой руке. Моя «Бритва», когда-то умевшая рассекать границы междумирья и мгновенно выпивать жизнь из того, кто рискнет к ней прикоснуться кроме меня.
Сейчас же это был просто очень хороший клинок без малейших следов мягкого, едва заметного лазурного сияния, которое окутывало его когда-то. Все осталось в прошлом. И мой мир, и моя любовь, и мои воспоминания, над которыми походя поглумился тот, кто сейчас держал в руке мою «Бритву» — единственное, что осталось у меня от моей прежней жизни. Что ж, он достоин смерти. Пожалуй, больше, чем кто-либо на этой планете, изуродованной давней войной.
Я осторожно, неторопливо двинулся по кругу, одновременно прикидывая, где у моего противника слабое место, и готовясь резко отпрыгнуть в сторону в случае стремительной атаки. Сталк, мгновенно сбросив с лица маску иронии, абсолютно зеркально повторил мои движения. Вот черт! Интересно, откуда у него это? Кто в этих руинах владеет приемами ножевого боя, которые, по идее, должны были остаться в далеком прошлом? Неужто передавали из поколения в поколение?..
Эти мысли были лишними. В бою с таким врагом лучше постараться вообще очистить сознание. Мы неторопливо кружили друг против друга, готовые нанести молниеносный удар или серию ударов, лишь только противник допустит малейшую ошибку.
Но ошибок не было. И мы продолжали этот странный танец, который со стороны, наверно, должен был смотреться довольно скучно. Примерно как поединок двух умудренных жизнью самураев, сидящих друг против друга и смотрящих друг другу в глаза. Мечи в ножнах лежат рядом с хозяевами, все вроде тихо- мирно. На самом же деле бой идет на уровне тончайших материй, о которых непосвященный даже не подозревает. За этими спокойными, отрешенными взглядами сейчас рубятся насмерть целые армии, равные по силе, подготовке и вооружению. И стоит лишь одной из них допустить малейшую ошибку, на долю секунды раньше опустить ресницы или сбить глубокое, равномерное дыхание, как сидящий напротив воин взовьется в единственном стремительном движении… И разрубленный от плеча до пояса самурай медленно завалится на бок, не сумев отразить удара более опытного противника…
Я чуть не пропустил длинное, текучее движение Сталка. Может, потому, что он сделал выпад вперед и немного влево, словно пытался проскользнуть мимо меня. Но я не стал даже пытаться отскочить или отклониться. Я осознавал, что вряд ли успею уйти от секущего движения клинком. Словно боевая коса на длинном, живом древке сейчас грозила рассечь мне горло. Но даже если я и успею, вряд ли это что-то даст.
Мутант был быстрее меня, это я понял еще тогда, в логове дампов. И сильнее — я никогда не смог бы так ловко орудовать двуручным мечом, даже если б год заливался стероидами по самую макушку. Плюс руки у него длиннее моих как минимум на дециметр. Короче, на средней или дальней дистанции ни черта мне не светило.
Оставалось только одно.
Я рванулся к нему навстречу, выставив вперед плохонький нож маркитантов. Главное, чтоб не случилось перекоса и клинок не лопнул от боковой нагрузки, а остальное не очень важно…
Наверно, гигант неслучайно заменил бронежилет на заказную кольчугу, позаимствовав у 6Б23-1 лишь стальную пластину, прикрывающую сердце. Стандартный броник вряд ли налез бы на грудную клетку такого объема. Но с другой стороны, в эдаком теле и сердце должно быть соответствующих размеров…
Сталк разгадал мой маневр лишь в последнюю секунду. Реакция у него была потрясающая. Он успел отклониться назад… но остановить мой разгон было уже невозможно.
Вряд ли обычным ударом ножа можно было пробить стальную кольчугу. Но я летел вперед всей своей массой и в момент удара дополнительно навалился на торец рукояти, додавив телом то, на что не хватило силы рук.
Я попал туда, куда метил, — как раз под край облезлой стальной пластины со следами зеленой краски… услышал, как лопнуло звено кольчуги… почувствовал, как нож входит в плоть, — и в этот момент резко изменил траекторию его движения, послав клинок вверх, к сердцу своего врага.
А потом я увидел лицо Сталка. Побледневшее, с бисеринами пота на лбу. Но глаза его были абсолютно спокойными, без следа малейшей эмоции. Лишь рот кривился в усмешке.
— Ты все-таки добился своего, хомо, — тихо сказал Сталк. — Правда, ты забыл, что тот, кто идет дорогой мести, обычно роет могилу для двоих…
Это ерунда, что человек, чье сердце пробили нож или пуля, тут же падает замертво. Обычно у убитого есть в запасе до десяти секунд перед смертью, чтобы сказать что-то важное.
Или сделать.
Или осознать…
Я вдруг понял, что у меня в груди слева обозначилось на редкость некомфортное ощущение. Первой мыслью было: «Синяк будет от тычка в грудь торцом рукояти ножа». Но потом до меня дошло — боль от того тычка должна была быть справа…
Я опустил глаза, немного опасаясь увидеть то, что ожидал увидеть…
Оказалось, что опасался я зря.
Это совсем не страшно — увидеть боевой нож, по рукоять всаженный в твое сердце. Человек всю
