Александра кивнула.
— Цудзигири — это убийство для тренировки сознания воина. Причем, для этого чаще всего используются невинные люди. В дополнение к этому методу для усиления его воздействия обычно используется точечная терапия. Отец уже провел работу с твоей нервной системой, подготовив ее должным образом. Сейчас осталось только закрепить результат.
Она качнула головой, указывая на распятого.
— Одновременно это будет и смещением твоей точки сборки. Чем чаще ты станешь убивать, тем чаще будешь впадать в состояние сатори.
— Точки сборки?
— Термин все того же Кастанеды. Твоё восприятие мира. Чаще всего происходит во время сильных потрясений или под воздействием наркотиков. Или от того и другого вместе. Тем более, если у человека имеются с рождения способности воина-мага. Твой случай, в общем. Стас небось тебя своими колесами справедливости накачал перед тем, как на мокруху отправить?
— Было дело, — кивнул Витек.
— И потрясения до этого были. Вот тебе и результат — методом тоатэ-но дзюцу, искусства удара на расстоянии ты убил двоих из пристяжи Саида.
— Понятно, — пробормотал Витек. — Я уже понял, что дело было не в пистолете…
— Не в нем, — согласилась Александра. — Согласно древним японским легендам тоатэ-но дзюцу является элементом ки-ай-дзюцу или искусства победы криком. Правда, крик — лишь внешняя оболочка, доступная восприятию простых людей. На самом деле это удар
— Или когда вы захотите, — хмыкнул Витек.
— Или так, — жестко сказала Александра. — Потом ты научишь других. Но для начала надо закрепить уже достигнутый результат. Воин должен уметь убивать без малейшего трепета в душе, словно он стирает с прекрасной картины неудачный рисунок.
— Ясно, — сказал Витек. — А что будет, если не закрепить результат?
Александра пожала плечами.
— Ты можешь просто сойти с ума. Если там есть с чего сходить, конечно.
Витек и это пропустил мимо ушей.
— И как часто я должен этим заниматься? — спросил он.
— До тех пор, пока без убийства не научишься вызывать у себя это состояние.
— Угу, понятно, — сказал Витек. — Знаешь, а не пошли бы вы все вместе с вашим сатори и киаем куда подальше.
Он поднялся со скамьи и направился к выходу.
— Погоди, Витя, — ледяным тоном произнесла Александра. — Вряд ли тебе удастся просто так уйти.
Витек обернулся.
— Ты применишь хитрый прием ниндзюцу, чтоб меня остановить? — усмехнулся он.
— Да нет, просто дверь закрыта. И без браслета она изнутри не открывается.
Она выразительно показала глазами на свое запястье, на котором поблескивал серебряный браслет с изображением глаза посредине.
— Тогда мы выйдем вместе, — сказал Витек.
— Возможно, дружок, возможно, — промурлыкала Александра. — Но для начала тебе придется меня выслушать.
Начнем с того, что тебя по всему городу ищет толпа южных товарищей, жаждущих поквитаться за смерть других своих южных товарищей, которых ты благополучно замочил. Это первое. И второе. Может так случиться, что эти самые товарищи абсолютно случайно узнают адрес, по которому сейчас проживает твоя сестра…
— Ах ты сука, — с душой произнес Витек, возвращаясь и садясь обратно на скамью.
— В последнее время я слышу это слишком часто, — вздохнула Александра. — И не отрицаю. А что делать, Витя? Кому сейчас легко? К тому же знаешь, один умный человек как-то сказал: «То, что сегодня лишь немногие в состоянии умело отрубить голову, еще раз доказывает, что смелость мужчин пошла на убыль».[1] Так что…
— А умный человек — это, по ходу, тот босяк, который задвинул, что браток без братвы и без тачки — не браток в натуре?[2] — раздался голос за спиной.
Витек повернул голову.
Сзади стоял Афанасий, благодаря своим прыжковым ботинкам с каучуковой подошвой сумевший неслышно подойти к месту оживленной дискуссии.
Александра пристально смотрела на него, а Афанасий знай себе улыбался во весь рот. Его простоватое лицо излучало искреннюю радость — со стороны можно было подумать, что вот встретил человек старых знакомых, и нет предела его счастью от этой встречи.
— Ты ж только календари читаешь, — прищурилась Александра.
— Ага, календари.
Продолжая улыбаться, Афанасий прошел в дальний угол, ухватил за подлокотники кожаное кресло Стаса, не поленился прокатить его через весь зал, лавируя между тренажерами, и удобно расположился в этом кресле напротив сидящих на скамье Витька и Александры.
— А у меня тех календарей дома целая книжная полка.
Афанасий развалился в кресле, закинув ногу на ногу.
Витек как-то сразу почувствовал себя неуютно на своей скамье — как холоп на приеме у барина.
— А у меня на даче домна, — как бы в задумчивости пробормотала себе под нос Александра. — А на хрена тебе домна? А я в нем живу на…
— Чего ты там гундишь, Сашенька? — ласково спросил Афанасий.
— Да вот думаю, что не так ты прост, Афонюшка, как хочешь казаться.
— Так то мы все, Сашуль, не пальцем деланы, — развел руками Афанасий. — Вы вон беспределом занимаетесь ни пойми с какой радости, — Афанасий кивнул на распятого, — а мы вот…
— …в гости по такому случаю, — закончила за него Александра. — Кончай Ваньку валять, Афоня, говори, чего приперся.
— Неласковая ты что-то сегодня, Саша, — покачал головой Афанасий. Улыбка сползла с его лица.
Куда подевался благодушный увалень? Человек в кресле изменился мгновенно, как меняется волк, сбрасывающий овечью шкуру. На его лице резко обозначились скулы, уши прижались к голове, как у готовящегося к прыжку хищного зверя, а в прищуренных глазах появилась пустота, жуткая своим отсутствием жизни. Словно из живого, пусть жестокого лица кто-то вынул глазные яблоки и вставил холодные фарфоровые шарики.
— Но это ты зря. Я к тебе с предложением, а ты как не родному: «Чего приперся…»
— Не приведи господь такого родственничка, — каким-то механическим голосом произнесла Александра.
Витек заметил, что ее дыхание вдруг стало настолько ровным и незаметным, что, перестань она говорить, можно было бы подумать, что на скамейке сидит статуя. Ее грудь перестала вздыматься в такт вдохам-выдохам, и даже глаза перестали мигать, уставившись отсутствующим взглядом куда-то сквозь лицо Афанасия. — Шел бы ты, Афоня, со своей кодлой обратно, качаться в тот подвал, откуда мы со Стасом тебя вытащили.
— И это ты, Сашуль, зря сказала, — произнес Афанасий. — Чего вы в этом городе стоите без меня и моей кодлы? Ну, чего ты замерла? Боишься? Это правильно, что боишься.
Афанасий отодвинул полу куртки и нарочито медленно вытащил из-за ремня свой любимый «Узи».
— Молодцы евреи, уважаю, — сказал он, погладив автомат по стволу. — Что не придумают, все интернациональное и на века. Что капитализм, что религию, что вот ствол путевый… А, так это я к чему
