— Выстрелами отбросило, — терпеливо разъяснил Витек. — В тебя когда-нибудь из автомата очередью стреляли?
Качок отрицательно мотнул головой и истово перекрестился.
— Не дай боже!!!
— То-то, — сказал Витек. — Ну, что случилось — то случилось. Давай решать, куда трупы девать будем. Где вы их обычно закапываете?
— Мы редко закапываем, — прогудел качок. — Мы это… Если они больше ни на что не годятся… Проволокой пару блинов от штанги примотаем — и через шлюз прямо в озеро.
— Правильно, на что еще могут сгодиться трупы? — кивнул Витек. — Поди, в вашем озере на дне не на одну качалку железа набрать можно.
— Но это ж здесь так сразу нельзя, — продолжал задумчиво гудеть качок. — Братва ж разбор должна учинить. К тому же перо у того лоха больно на финку Афанасия похоже. А Афанасий…
— Слышь, ты! — включилась в разговор Александра, поднимая с пола «Узи» Афанасия и направляя его в живот качка. — Я те щас вместо твоей братвы разбор учиню. Легко и непринужденно. Хочешь узнать, на сколько отбрасывает?
Качок посмотрел на ствол автомата, потом на Александру, насупился и сказал:
— Не хочу.
— Ну, если не хочешь, — сказал Витек, — тогда давай их за руки-за ноги и понесли, куда у вас там положено. А, кстати, слушай, а как их отсюда выносить-то? Не через вестибюль же?
— Тут ход есть, — мрачно сказал качок. — Вон там кусок стены отодвигается. И коридор — прям к заводу выходит. А в лаборатории шлюз…
Александра метнула в качка рысий взгляд.
— С этого места поподробнее. Что ты там сказал про завод и лабораторию? — быстро спросила она…
Высоцкий негромко хрипел в наушниках плеера, даренного напоследок директором ресторана «Место встречи» Артаваздом перед выпиской из больницы.
Макаренко лежал на казенной кровати, закрыв глаза. Открывать их не хотелось в принципе. Откроешь — и вот тебе, пожалуйста, до тошноты знакомый вид — оконная рама в трещинах облупившейся краски, кривые сучья дерева неопределенной породы за окном, крашенная казенной зеленой краской стена и белая, скрипучая дверь. Ну, раз посмотрел — ладно, пережил. Ну два. Ну десять, наконец, хрен бы с той стеной и тем деревом. Но более — удручает. На волю хочется. На улицу. Прогуляться, морозного воздуха полной грудью хватануть, в общагу, штангу с гантелями потаскать, вечерком — на любимый диван к телевизору. На работу, наконец, будь она неладна. Хоть какое-то разнообразие. Врач вот сказал, на следующей неделе выписка. А раньше? А раньше никак не могу. Если осложнение — тогда снова к нам и на значительно дольше. Спасибо, доктор, утешили… Ладно, не впервой, полежим еще в нирване, дай бог здоровья Артавазду за подарок, а то б совсем кранты от пейзажа в стиле «белая палата, крашеная дверь».
— Макаренко, — прорвался сквозь рык барда звонкий голос.
— Ась?
Макаренко вынул один наушник и приоткрыл левый глаз.
— Через десять минут в процедурный.
— Слушаю и повинуюсь, прекрасная госпожа.
«Госпожа» звонко рассмеялась, захлопнула дверь и зацокала каблучками дальше вдоль по коридору.
А вот еще один повод для размышлений, на этот раз приятный до невозможности. Сегодня Аленка дежурит. Бесконечно милое существо, обладательница бездонных серых глаз и… гхм… рвущегося из-под белого халата умопомрачительного бюста. Ребенок еще совсем, а вот поди ж ты… Сразу и лица не рассмотришь, взгляд сам сползает на притягательные выпуклости. Эх, где мои семнадцать лет! А то бы…
«А то бы что? В принципе, еще не дед. Тридцать два — не возраст. Хотя… И чего ты добился в свои тридцать два, гражданин старший следователь? Что мы имеем конкретно на сегодняшний день? Малогабаритная двушка в общежитии недалече от сто первого километра, спасибо, что хоть внутри, а не снаружи. Хотя, разницы особой нет. Зарплата в сто баксов с прозрачным хвостиком. Воровать не научился, типа, честь офицера и все такое. В провинции, конечно, девчонки попроще, чем в столице, но ведь им тоже нормально пожить хочется. По улицам и здесь 'мерины' катаются, и, коли она не совсем крокодил, ей тоже хочется в тот 'мерин'. И это понятно. Почему девчонкам мускулы нравятся?»
Он неосознанно напряг бицепс. Под тонким одеялом от плеча до локтя прокатился внушительный шар.
«Потому, что в пещерные времена, ежели самец был большой и мускулистый, значит, мог гарантированно и семью прокормить, и в рог двинуть любому лиходею, который ту семью обидеть попытается. И отложилось у тех девчонок на генетическом уровне: мускулы у мужика — это хорошо, это то, что надо. Так сказать, показатель социального статуса. А сейчас 'мерин' показатель социального статуса. Самец на 'мерине' и семью прокормит, и с лиходеями справится. И ему даже мускулы не обязательно. Его мышцы — это его бумажник. И выходит, что не те мышцы нарабатывал ты всю жизнь в спортзалах, гражданин старший следователь. И не видать тебе вот такой вот Аленки в своей двушке как своих милицейских ушей».
Наблюдал уже раз Макаренко из окна, как за красавицей медсестрой какой-то дрищ палубный на подержанном «ягуаре» заезжал. Дохлый, стремный до безобразия. Не «ягуар», конечно, а дрищ. И как-то не по себе стало.
«Что, следователь, тоже хочется на 'ягуаре' кататься? Пусть даже на лохматом… Завидуешь? А хоть бы и так. Да, завидую. Но против себя не пойду. В падлу мне воровать как все. Хотя… А кто ворует? Не мы такие, жизнь такая. Во все времена падишахи да короли страже копейки платили, а заместо денег давали немножко власти — бери ее, власть, и кормись самостоятельно. Так чем ты хуже?»
Макаренко поморщился и снял наушники.
— Если диалогами с самим собой сильно увлекаться, можно и в другую больницу переехать, гражданин начальник, — сказал он сам себе, осторожно приподнимаясь с кровати. — Так что, недостреленный, хватит гонять и давай-ка на укол.
Он нащупал босыми ногами больничные тапочки, перенес вес тела на здоровую ногу, подхватил костыли, стоящие у кровати, взгромоздился на них, протянул руку к дверной ручке…
Но дверь распахнулась сама.
Перед следователем стоял тот самый седой террорист, которого Макаренко мельком видел в ресторане Артавазда. Двое молодых боевиков маячили за его спиной. Что самое удивительное, на плечи всех троих были наброшены белые халаты, что предписывал распорядок больницы для посетителей, желающих навестить недужную родню.
— Можно? — спросил террорист.
Макаренко невесело усмехнулся и посторонился, пропуская незваных гостей в палату.
Седой обернулся и что-то сказал боевикам на своем языке. Те почтительно поклонились и остались в
