Убийца по прозвищу Англичанин

огня в камине. Ишервуд заказал бокал «Медока». Глаза его смотрели на пламя огня, а мысленно он был во Франции военного времени. Габриель, подобно ребенку, входящему на цыпочках в комнату родителей, осторожно вторгся в его воспоминания.

– Что же произошло с картинами после того, как они были отобраны?

– ЭРР реквизировала музей Жё де Помм и использовал его как хранилище и сортировочную. Большой штат работал там день и ночь, каталогизируя и оценивая великое множество произведений искусства, попадавших в руки немцев. Работы, сочтенные подходящими для личной коллекции фюрера, для музея в Линце или для других немецких музеев – главным образом Старые мастера и произведения художников Северной Европы, – упаковывали в ящики и морем отправляли на родину.

– А остальное? Импрессионистов и современное искусство?

– Нацисты считали это дегенеративным искусством, но не собирались выпускать из рук, не получив чего-то взамен. Большинство работ девятнадцатого и двадцатого веков были проданы, чтобы пополнить казну, и отложены для обмена.

– Какого обмена?

– Возьми, к примеру, Германа Геринга. У него был большой охотничий дом к югу от Берлина, названный Каринхолл в честь его покойной жены, шведской аристократки по имени Карин фон Фок. В нем находилась одна из крупнейших частных коллекций в Европе, и Геринг, пользуясь своей чрезвычайной властью, значительно расширил ее во время войны. Он использовал хранилища Жё де Помм как свое личное место для отдыха и развлечений.

Ишервуд опустошил свой бокал и заказал еще.

– Геринг был жадный мерзавец: он забрал свыше шестисот картин в одном только музее Жё де Помм, но он очень старался обставить это так, чтобы его приобретения – по крайней мере на бумаге – выглядели законно купленными, а не украденными. Если он желал приобрести какую-либо работу, ее давали особо отобранному fonctionnaire,[21] который оценивал ее до нелепости низко. После чего Геринг немедленно забирал полотно и обещал прислать деньги на специальный счет ЭРР. На самом же деле он не заплатил ничего за картины, вывезенные из Парижа.

– И очутившиеся в Каринхолле?

– Некоторые, но не все. Геринг разделял презрительное отношение Гитлера к современному искусству и импрессионистам, но он знал, что такие картины можно продать или обменять на полотна, больше соответствующие его вкусу. Одно такое дельце было обстряпано агентами Геринга в Италии. В обмен на семь картин итальянских Старых мастеров и несколько objets d'art Геринг отдал девять картин, вывезенных из Жё де Помм. Ван Гог, Дега, Сезанн, Ренуар и Моне – это лишь несколько имен, все они были украдены из коллекций и из галерей, принадлежавших евреям. Геринг провел несколько других аналогичных обменов через торговцев искусством в Швейцарии.

– Расскажи мне о швейцарских покупателях.

– Нейтралитет поставил торговцев и коллекционеров Швейцарии в уникальное положение: они могли наживаться на разграблении Парижа. Швейцарцам разрешалось путешествовать по большей части Европы, и швейцарский франк был единственной общепризнанной в мире валютой. Не забудь, что такие места, как Цюрих, утопали в прибылях от сотрудничества с Гитлером. В Париже покупали награбленные произведения искусства, и они прибывали в Цюрих, Люцерну и Женеву.

– И оседали там?

– Конечно. Законы, охраняющие тайны банковских операций, сделали Швейцарию естественным отстойником для похищенных произведений искусства. Равно как и законы, прикрывающие получение краденой собственности.

– Расскажи мне об этих законах.

– Это блестяще составленные и чисто швейцарские по своей изощренности законы. Например, если человек честно приобрел какой-то предмет и оказывается, что этот предмет был украден, он по закону через пять лет становится его собственностью.

– Как удобно.

– Обожди, слушай дальше. Если у торговца искусством оказывается украденная работа, настоящий владелец обязан вознаградить торговца, чтобы получить у него свою картину.

– Таким образом торговцы и коллекционеры могут принимать украденные произведения, не страшась закона и не тратя денег?

– Совершенно верно.

– А что было после войны?

– Союзники отправили искусствоведа по имени Дуглас Купер в Швейцарию, чтобы он попытался докопаться до правды. Купер установил, что сотни – если не тысячи – украденных работ осели в Швейцарии за время войны. Он был убежден, что многие из них хранятся в банковских сейфах и на таможенных складах, не облагаемых пошлиной. Поль Розенберг отправился в Швейцарию, чтобы самому осмотреться. В одной галерее в Цюрихе ему предложили Матисса, увезенного из его собственной коллекции.

– Замечательно, – сказал Габриель. – И как повело себя швейцарское правительство, получив такую информацию?

– Оно обещало союзникам сотрудничать с ними в проведении тщательного дознания. Оно обещало заморозить все германские капиталы, поступившие в страну во время войны, и произвести опись таких вкладов по всей стране. Ни то ни другое сделано не было. Дуглас Купер предложил временно отобрать лицензию у всякого торговца, продающего украденные произведения искусства. Швейцарское правительство отказалось на это пойти. А Швейцарская федерация торговцев произведениями искусства велела своим членам не сотрудничать с союзниками. Словом, швейцарское правительство поступило так, как поступает всегда. Оно заслонило свой бизнес и своих граждан от глаз чужеземцев.

– А торговцы вроде Поля Розенберга пытались вернуть свои картины через суд?

– Человека два-три пытались, но игра с ними велась краплеными картами. Швейцарцы тянули время, и иностранцу, пытавшемуся вернуть свою собственность, находящуюся у швейцарского гражданина, надо было выложить немалые деньги. Швейцарцы обычно прятались за ширму добропорядочности. И помни, что большинство произведений искусства, о которых мы сейчас говорим, были украдены нацистами в сороковом году. Так что в сорок пятом году – согласно швейцарскому закону о пяти годах – настоящие владельцы по закону не имели больше права ничего требовать. Нечего и говорить, что большинство из них так и остались с пустыми руками.

– А ты думаешь, кое-что из этого все еще там?

– По-моему, Габриель, большая часть украденных вещей все еще там. И из того немногого, что ты мне рассказал, похоже, что некоторые из этих картин могли быть в руках Аугустуса Рольфе.

– Они уже больше не у него.

Ишервуд допил вино, и взгляд его снова обратился к огню.

– По-моему, теперь твой черед рассказывать, Габриель. Расскажи мне все. И не ври на этот раз. Я слишком для этого стар.

* * *

На улице снова шел дождь. По пути назад в галерею они укрылись под зонтом Ишервуда, словно плакальщики на кладбище. Габриель рассказал Ишервуду все, начиная с того, как он обнаружил тело Рольфе, и кончая взрывом в галерее Вернера Мюллера. Ишервуд выпил еще два бокала «Медока», и это сказалось на его неровной походке.

– Шамрон, – тихо произнес Ишервуд голосом, полным презрения. – Мне бы следовало понимать, что мерзавец имеет к этому какое-то отношение. Я считал, что они наконец-то уж по- настоящему отправили его на отдых.

– Они всегда находят причину, чтобы вернуть его.

– Говорят, что она настоящая примадонна, эта Анна Рольфе.

– Моментами. Если я могу тебе, милый мальчик, дать один совет, не забывай, что она знает больше о своем отце и его коллекции, чем говорит тебе. Дочери склонны защищать отцов, даже когда считают их мерзавцами.

– Постараюсь это запомнить.

– Возможно, это был просто обычный грабеж картин.