потерял равновесие, и Пен пришлось буквально втолкнуть меня в холл, иначе хлопнулся бы на пятую точку и слетел вниз.
— Вызываю врача, — объявила Пен после того, как втащила меня в гостиную и без особых церемоний швырнула на диван.
— Думаю, мне нужно просто отлежаться. Вчерашний день получился ужасным. Сначала очутился в захваченном торговом центре, а потом, буквально с порога, копы потащили меня на место преступления. Хотели, чтобы в расследовании помог.
— Боже, Фикс! — Теперь в глазах Пен читался откровенный испуг. — В чем тебя подозревают?
— В убийстве. — Уставившись в пол, я попытался стереть из памяти островок запекшейся крови и аккуратный пластиковый ярлычок, похожий на номерки, что выдают в гардеробе, которым отметили место, где умерла Эбби Торрингтон. — Они думают, я убил человека.
Повисла тишина, а потом, словно дневной свет, расползлась и заполнила всю комнату. Голова закружилась, и яркий слепящий поток чуть не унес меня обратно в бессознательное состояние. Нет, нельзя, впереди еще столько дел! Я боролся со слабостью до тех пор, пока перед глазами не проступили очертания гостиной. По-моему, беззвучное противостояние длилось совсем недолго, но, когда я наконец поднял голову, Пен уже не было.
В субботу, точнее, в субботу вечером произошло нечто: событие, очертания которого едва просматривались во множестве различных затронутых им предметов и факторов. В субботу Стивена и Мелани Торрингтон избили, а потом застрелили в их собственном доме. Супруги не сопротивлялись и не пытались спастись, они просто погибли. Чуть позже то же самое произошло с Эбби: она стала жертвенным агнцем на сатанинской вечеринке. После того как девочку закололи, в Дом друзей проник посторонний и оборвал жуткое мероприятие выстрелом штурмовой винтовки, причем целился не в сатанистов, по крайней мере после эффектного появления, а в магический круг, где лежало тело Эбби. Посторонний — Деннис Пис? При таких обстоятельствах он захватил дух девочки, если, конечно, дух вообще у него? А если захватил, чем это следует считать: похищением или спасением?
Тем временем за пять километров от Дома друзей, неподалеку от тюрьмы «Уормвуд скрабз», церковь святого Михаила была захвачена силой, которая отравила сознание чуть ли не всех присутствовавших на той дурацкой службе. Отравила и превратила в убийственные стрелы, рассекавшие Лондон, как струны — перезревший сыр.
В ту ночь случилось что-то еще. Какую-то деталь я явно упустил.
Из холла послышался голос Пен, негромкий, но очень настойчивый. Звучал только ее голос, и, обернувшись, я сквозь раскрытые двери гостиной увидел, как она в полном одиночестве стоит у основания лестницы и без умолку тараторит. Естественно, она говорила по сотовому, но в тот момент мне показалось, что рядом с ней должна стоять призрачная фигура, молчаливая и невидимая человеческому глазу. Пен будто отчитывалась перед небесным посланником: вокруг ее головы возник сияющий нимб. Нет, это просто солнце лилось сквозь световой люк над входной дверью. Видимо, ночь сменил прекрасный весенний день. Что же, пора, давно пора! Но если бы солнце знало, какое дерьмо освещает, стало бы посылать к нам свои лучи?
Пен вернулась в гостиную и склонилась надо мной; в ее глазах читались сомнение и нерешительность.
— Фикс, мне нужно идти, — объявила она. — Сегодня Рафи встречается с психиатром для предварительной экспертизы. Не хочу оставлять его одного! Я позвонила Дилану и попросила на тебя взглянуть, но он занят и подъехать не сможет, пришлет кого-то из знакомых. Только… только не исчезай, пока он не придет, ладно?
— Угу, — буркнул я, — мне все равно никуда не надо. Не беспокойся, я справлюсь!
— Ладно, — наклонившись, Пен обняла меня порывисто и неловко, — выздоравливай. Передам Рафи от тебя привет.
Когда она выпрямилась, сознание молнией пронзила мысль, пытаясь найти и зацепиться за более или менее здоровый нейрон. Пен о чем-то говорила, но звон в ушах не давал разобрать ни слова.
Что-то с Пен? Или с Рафи? Мне следовало находиться рядом с ним! Вообще-то однажды я уже находился рядом с ним… В этом-то и беда! Оттуда все его страдания.
Хлопнувшая дверь вырвала из полудремы. Я хотел подняться, но не смог, пытался открыть рот, чтобы сказать: «Еду с тобой», но Пен уже не было. Конечно, вот почему дверь хлопнула: она ушла.
Нет, дело вряд ли в этом… С Пен все в порядке, она к Рафи поехала, а Асмодей… Большая его часть где-то в другом месте. Так в чем проблема? Почему кажется: я не сделал нечто важное, поэтому должен исправить упущение сейчас же, не откладывая ни на секунду? А если уж на душе неспокойно, почему я до сих пор сижу, развалившись на диване? Почему рассматриваю пол, опустив голову, будто она налита свинцом?
На этот раз мне удалось принять вертикальное положение, хотя пол кренился, как при сильной качке, и ежесекундно норовил сбить с ног. Разыскивая ключи от «хонды», я ощупал карманы. Хм, их нет. Неужели в машине оставил? А где сама машина? Я должен кого-то увидеть… Джулиет! Я должен увидеть Джулиет и объяснить, где субботним вечером можно найти Рафи.
Нужно выйти в холл… А дальше куда? Вероятно, направо или налево, потому что других направлений не существует. Хотя нет… Вниз. Я забыл про вниз… К черту глупые предрассудки: внизу здорово, разок попробуешь — и встать фактически невозможно.
Распластав руки, словно Христос на распятье, я лежал на застланных ковром ступеньках: головой к поручню, ногами к стене. У пыльного ковра уже не было узора: солнечные лучи нивелировали его до ровного бледно-золотистого цвета. Пах он плесенью и чуть-чуть полынью, по-моему, не самое удачное сочетание. Разве я собирался идти наверх? Нет, не помню… Значит, нужно выпрямиться, наклониться назад и… Я кубарем скатился вниз по ступенькам. Вот, в критические моменты следует проявлять решительность, иначе просто затопчут.
Лежа на спине в узком коридорчике, я увидел, как открылась входная дверь, и, вероятно, ступая по потолку, ко мне приблизилась пара новеньких черных ботинок. Мужской голос произнес какое-то короткое слово: «Черт»? «Корт»? «Торт»? Затем в поле моего зрения появилось огромное лицо, будто луна, взошедшая в разгаре дня. Славное лицо, но, увы, незнакомое.
— Что-нибудь болит? — спросили губы, и лишь через секунду до меня медленной волной донесся звук.
Я чуть заметно покачал головой.
— Может, какая-то часть тела не двигается?
Подобный вопрос наверняка бы рассмешил, если бы я помнил, как нужно смеяться. В тот момент не двигалась ни одна часть тела. Пожалуй, только пальцы, и то лишь ценой огромных усилий.
Затем началось неприличное ощупывание: незнакомец трогал щеки и шею, оттягивал веки, чтобы заглянуть в глаза, а под занавес раскрыл рот, пытаясь осветить горло фонариком, причем не специальным, медицинским, а либо полуметровым «Мэг-лайтом», который Пен хранит под раковиной, либо чем- то не более подходящим.
— Пошел в задницу! — сказал я или только попробовал и, вероятно, не смог, потому что круглолицый парень вел себя как ни в чем не бывало. Он куда- то ушел, затем вернулся, затем еще раз ушел… В конце концов он положил свою сумку на пол и сел рядом со мной.
— Свежие повреждения есть? В смысле, раны, недавно полученные раны?
На общение доктора и пациента обычно распространяется медицинская тайна, значит, говорить можно.
Увы, зубы стиснулись так крепко, что никак не желали разжиматься. «Сейчас, сейчас выдам связное предложение», — думал я, но зубы на блеф не поддавались, и ничего не вышло. Мне удалось лишь чуть заметно скоситься в сторону левого плеча. Намек слабейший, но доктор догадался. Распахнув на груди тренч, он расстегнул верхние пуговицы рубашки, оттянул ее вниз, увидел рану и коротко кивнул.
— У вас инфекция. Придется…
Да неужели? У голоса появилось свистящее эхо, как у струн дешевой гитары, и он превратился в трепещущую на ветру ленту. Малейшее дуновение посылает импульс от одного конца к другому — похоже на взмах хлыста в режиме замедленной съемки. Достигнув противоположного конца ленты, звуковой сигнал растворился в тишине.
Когда я очнулся, во рту было сухо и саднило так, словно отделочных гвоздей наглотался. Попробовал заговорить, но к лицу прижималось что-то холодное и влажное. Высунув язык, я слизнул несколько капель. Боль немного ослабла, а вместе с ней ослабло и сознание…
Следующим, на что откликнулось сознание, стал марш «Полковник Боги», который кто-то исполнял с помощью автомобильного клаксона. Какую песенку пели под него в тридцать девятом? «У Гитлера всего одно яйцо?» Интересно, откуда взялась эта история? Кто-то заглядывал фюреру в штаны и проверял?
Тут изо всех дыр хлынули воспоминания, и я сел резко, как ужаленный. Хм, я в своей комнате, в постели, окно открыто, а за окном — вот ужас! — сгущаются сумерки!
— Черт! — прохрипел я. — Черт, черт, черт!
Откинув одеяло, я попутно обнаружил: вместо одежды тело покрыто липким потом. За время сна температура спала, и сейчас, несмотря на слабость, голова казалась удивительно свежей. Достаточно свежей, чтобы вспомнить… что-то. Незадолго до отключки некое удивительное открытие проступило из глубин работающего с жуткими перебоями сознания и буквально ослепило важностью. Ослепило, но в памяти не сохранилось.
Джулиет. Оно как-то связано с Джулиет и ее планами на сегодняшний вечер. По неизвестной причине возникло предчувствие, нет, твердая уверенность, что ей не следует засылать свой дух в каменную толщу церкви святого Михаила. Почему, я объяснить не мог, но знал: мне необходимо там быть и остановить суккуба.
Одежда, сложенная аккуратной стопкой, обнаружилась на стоящем у двери комоде, а тренч висел на спинке стула. Сотовый я нашел в нагрудном кармане, но когда попробовал включить, выяснилось, что он разрядился. Пожалуй, мое позднее знакомство с высокими технологиями и активную нелюбовь к ним стоит отнести к вредным факторам профессиональной деятельности… А где ключи от машины? Все карманы вывернул, и никакого результата!
Одежду я натянул в том же порядке, в каком она лежала. Страшно хотелось под теплый душ, только времени катастрофически не хватало. Когда спускался по ступенькам, ноги почти не дрожали, ну, может, самую малость.
Телефон находился на кухне, равно как и невысокий коренастый тип с порядочного размера пивным брюшком. Восседая за столом, он листал древний номер «Космо», но стоило мне появиться, захлопнул журнал и поднялся. На нем был коричневый, слегка потертый пиджак из вельвета; очки в стиле Национальной федерации здоровья совершенно не сочетались с типом лица: не обыгрывали, а лишь привлекали внимание к невыразительным чертам и одутловатой, покрытой оспинами коже. Макушка облысела, зато вокруг ушей топорщились пучки жестких волос, словно чахлая трава, цепляющаяся за каменистую насыпь.
Я коротко кивнул, однако заводить светскую беседу не было ни времени, ни желания, поэтому молча прошел к вмонтированному в стену телефону. Коротышка смотрел, как я набираю номер.
— Ну, вам получше? — осведомился он, и я уловил легкий шотландский акцент.
