Прямо до скрежета зубовного неприятно мне, что какой-то зловонный варвар, да с моей Юдифью станет проделывать все, что ему заблагорассудится. Все, что заблагорассудится! И до-о-олго… Как будто моя Юдифь – из тех, что ради медяка готовы в ближайшей канаве задрать подол, и расторопно! Как будто моя Юдифь – из тех, чья щель как выгребная яма, куда каждый волен сливать свои помои… Но я ведь тебе о чем толкую?
Юдифь: О чем же, Манассия? Я все слушаю, слушаю. Неужто я, глупая такая, еще не поняла?
Манассия: Уж куда глупее! Я говорю: мне горестно, мне неприятно! Но отказать тебе от дома, коли ты не погибнешь и вернешься победительницей, не смогу. Не посмею отказать. И не тебя побьют камнями, а меня, если откажу. Да что там откажу! Даже если лицо свое отворочу в супружеской скорби, и то побьют! А не побьют, так осудят! Осудят, и это страшнее самой смерти. Это означает жить в бесчестии. Мне, Манассии, всегда столь уважаемому, в бесчестии! Ане тебе отнюдь. Бесчестье же и тебе, и мне грозит, если отправиться в лагерь к Олоферну ты откажешься. Вот этак все повернулось, запуталось в семь петель. Так ты пойдешь?
Юдифь: Манассия, как я могу?!
Манассия
Юдифь: Мне?!
Манассия: О, да! Отдадим впоследствии скорняку, и отличная накидка получится! Укутай плечи! Тебе к лицу, надо сказать. Не в пример лучше, чем колючее, грубое вретище из козьей шерсти, что все мы надели, как пришла беда. Вот задует ледяной зимний суховей с гор, и облачится моя Юдифь… Хотя драгоценные меха – слишком большая роскошь для такой строптивицы. Коль ты так неуступчива сегодня, я отдам меха… Отдам… кому же? А хоть твоей невеже служанке! Как ее… Лия!!!
Манассия
Манассия: Юдифь! Юдифь, жена, очнись! Тебя будто бродячий фокусник зачаровал. Вон глаза-то разбежались. Бабам только бы принарядиться. А принарядятся, так понимают о себе больше нужного.
Юдифь
Манассия: Ты моя жена! Во что хочу, в то и наряжаю. А будешь строить из себя – станешь ходить во власянице! И по праздникам во власянице, как подлая!.. И к ассириянам пойдешь во власянице, чтоб там тебя без разбору, без почету отодрали как дешевую прохожую козу, всем скопом! Солдатня! Всем скопом!
Юдифь
Манассия:…Ах, что ж я, глупец, реку! Ну прости меня! Уж слишком ты хороша, и этот мех дикарский… Зверею, кошечка, тобой любуясь. Зверею аки верблюд во время гона. И пуще зверею, когда подумаю о том, что ты возляжешь с этим варваром, обнажена, мягка, горяча. И будет он тебя… о-о- о!.. как я порою. Ну услади меня, Юдифь! Ну услади, жена… Напоследок.
Юдифь: И впрямь, что мне противиться, Манассия? Коль уж я теперь гулящая… Бери меня, но я не мягка и не горяча. Сухой ломоть.
Манассия: Сухой ломоть! Ну это мы сейчас посмотрим, насколько сух твой ломоть… Отведаем… ломтя! Я нынче голоден сделался… как видишь.
Голос за сценой:
«
Сцена третья
Юдифь: Ну что же. Какая честь – быть героиней! Быть проданной в героини! Слыхал ли мир о чем-то подобном? Очень мне лестно. И возблагодарим мужа, что напоследок почтил вниманием! Как жить после такого? Мне умереть или, может, ему? Или ему, а потом уж и мне? Мертвые сраму не имут, так ведь сказано?
Юдифь оглядывается на шорох, но ее не видит.
Юдифь: Что там? Мышь? Останется голодной, дура. Остатки ячменя надежно спрятаны. Уж я постаралась, прилежная хозяйка…А сколько страсти перед разлукой! Сколько пыла! Не иначе, мой Манассия вообразил себя молодым ассириянином. Какая ненасытность! Глаза безумца. Похотливый оскал, течь с языка. Пот ручьями. До сих пор жжет кожу. И синяки, какими щеголяют блудницы. Кажется, все тело в синяках, так измял. Будто я не жена ему, а одна из них, из тех, что по канавам за медяк задирают подол, как он говорил. Будто печать наложил на меня – продажна!
Лия
Юдифь
Лия: Это я, госпожа! Не спалось – уж так под луной что-то сверкало! Я было подумала, ассирияне крадутся, шлемы блестят. А выглянула – это ты, моя голубка, ножиком вертишь. И размышляешь вслух: пожить еще или не стоит.
Юдифь: Подслушивала, значит, дрянь такая! И подсматривала, когда… Когда исполнялось таинство супружеского долга!
Лия: Пфф! Конечно! И подслушивала, и подсматривала (эка невидаль!), и готова