обезьяниной. Пока его не обменяли на какого-то мелкого натовского шпиона. Обезьянья диета серьезно повлияла на мозг Найма, с тех пор мяса Найм вообще не ел и все время пребывал в состоянии легкого и злобного жизнерадостного аффекта, резко переходящего в депрессивную меланхолию. И так же резко возвращающегося обратно.
Насмеявшись, Найм отпустил нас на перерыв, велев потом подниматься в кабинет.
Перерыв получился коротким – всю перемену Зайончковская терзала нас на предмет собирания взносов на фейерверки к летнему празднику. Взносы сдавались неохотно, до праздника было еще далеко, к тому же Чепрятков уверял всех, что Зайончковская собирается прокрутить взносы через банк своего дяди, чтобы хватило денег на пластическую операцию. Антон Бич скрипел зубами и обещал Чепряткова урыть до майских праздников. Но негромко, негромко обещал.
А сама Зайончковская с Чепряткова взнос брать не стала, сказала, что она сама внесет за него, а на высвободившиеся деньги Чепрятков пусть приобретет себе хороший дезодорант, а то от него воняет, как от старого валенка.
Чепрятков громко смеялся.
Потом звонок, вторая часть пары, мы поднялись в кабинет.
– Продолжим автомат Калашникова, – сказал Найм. – Разборка и сборка.
Мука какая.
– А стрелять-то когда будем? – спросил Чепрятков. – Вы обещали стрелять.
– Ты, Чепрятков, никогда не будешь, – успокоил Найм. – Таким, как ты, оружие нельзя доверять. Я бы тебе швабру не доверил... Ну да пусть... Итак, в прошлый раз я задал вам задание – изучить материальную часть. Изучили?
Класс промолчал.
– Значит, изучили. Тогда к доске пойдет...
Найм повел ручкой по журналу.
– К доске пойдет... Кокосов.
Неожиданно, однако.
– Я же на больничном был, – напомнил я. – С темой плохо знаком.
– Да, – согласился Найм, – хворал... Тогда, может, твой товарищ Носов нам покажет?
Шнобель вскочил с места. Быстро придумать отмазки у него не получилось, и он расхлябанной походкой направился к столу. Найм с сержантским видом сунул Шнобелю автомат. Шнобель положил его на стол, отстегнул магазин, вытащил шомпол. На этом его познания в оружейном деле заканчивались. Шнобель неумело шмыгнул носом, оглядел класс в надежде подсказки.
– Там такой рычажок сзади, – посоветовал Чепрятков. – Но нажимать не на него, а на коробку.
Шнобель посмотрел, нажал, снял крышку. Попытался вытянуть пружину. Пружина не вытягивалась. Шнобель подналег. Пружина сжалась, щелкнула, затем распрямилась и треснула Шнобеля в лоб.
Это было роскошно.
Шнобель взвизгнул и выпустил автомат. «Калашник» мелодично опустился прикладом на дорогую носовскую обувь.
Шнобель заорал.
Говорить, что класс заржал, излишне.
– Носов! – заорал Найм. – Носов, на место! Быстро!
Шнобель захромал от стола. Найм принялся собирать рассыпавшиеся по полу детали оружия, не переставая при этом ругаться на незнакомом языке, видимо, на ангольском. Управившись со сборами, рассвирепевший Найм вызвал на разборку, конечно же, пацифистски настроенную Халиулину.
Халиулина вышла с твердым намерением автомат испортить – я это по ее лицу просто видел. Халиулина задумала – Халиулина сделала. Затвор автомата заклинило. Найм, ругая проклятое иго, долго ковырялся в оружии отверткой. Исправив поломку, он вздохнул, вытер пот.
– Вот так, – сказал он. – Вот так. Наша страна со всех сторон окружена базами НАТО, а ты, Халиулина, не можешь автомат собрать. И ты, Носов, его на ногу роняешь. Да если вас бросят в бой, то вы там просто перестреляете друг друга! А не противника... Вы думаете, они с вами церемониться будут?
Найм грохнул автомат на стол, посмотрел в утешительный потолок, вздохнул и принялся опять изучать журнал.
Класс ждал. Всем было известно, что безобидный, в общем-то, Найм мог и разозлиться. Особенно если его хорошенько оттерзать двумя-тремя неумехами. А рассвирепевший Найм начинал ставить «неуды» в хаотическом порядке, и эти «неуды» потом приходилось зверски отрабатывать.
– А давайте-ка мы испытаем нашу новенькую, – промурлыкал Найм. – Лариса... Прошу вас, Лара.
У наших преподов привязываться к новеньким – просто какая-то болезнь. Впрочем, наверное, не только у наших. Везде такие скучные дела. А так и след! Новеньких надо трепать! Чтобы мало им не было, чтобы чувствовали железную лапу на своих тощих аристократических шеях...
– Вы, кажется, не слышите, Лара? – проворковал Найм.
Тут я понял, что Найму уже донесли про инцидент в спортзале. Донесли про унижение Автола, и Найм, как каждый уважающий себя преподаватель, собрался расквитаться за коллегу. Хотя, насколько я знал, Автола Найм не уважал совершенно. Но мужская солидарность, тут уж ничего не поделаешь.
Растерзание Лары было заготовлено заранее.
– Вы не слышите... – уже утверждающе произнес Найм. – Что же, хорошо...
Лара вышла к столу.
Взяла автомат. Автомат ей совершенно не шел. Он был большой и тупой, и ни к месту совершенно, гнусное сочетание получилось.
– Разбирайте, – предложил Найм.
Лара не разбирала.
– Что? Вы, дорогуша, не умеете разбирать автомат?
– Не умею, – ответил Лара.
– Тут вообще кто-нибудь чего-нибудь умеет? – простонал Найм. – Есть хоть один умеха?
– Я умею, – отозвался Чепрятков.
– Помолчи, балбес. Вы меня вообще утомили, – сказал Найм. – Я от вас устал, граждане. Пошли вон.
– С уроков отпускать запрещается, – напомнила Зайончковская.
– А я вас не отпускаю, я вас выгоняю. Хотя нет, не выгоняю. Положи автомат! – рявкнул Найм на Лару.
Лара положила.
– На место ступай.
Лара отправилась к стене.
– Вы бесполезны, – с горестью сказал Найм. – Вы ничего не можете, не умеете и не хотите. Вам бы только учителей обижать! Уйду в Кадетский корпус, меня туда давно зовут...
Найм почти что всхлипнул.
– Не уходите, – попросила за всех Зайончковская.
Найм был полезен. Организовывал школьные вечера, походы, поездки в Великий Устюг и в другие интересные места. Хорошо организовывал, с душой. Пусть лучше он их у нас бы организовывал, чем в Кадетском корпусе.
– Покуситься на бедного учителя... – продолжал Найм. – Как не стыдно...
– Ничего себе бедный! – вставил Чепрятков. – На «Хаммере» ездит!
Найм молча отстегнул с пояса штык-нож и воткнул его в стол.
– Вот вы думаете, вы такие умные. – Найм оглядел нас взглядом бывалого рэмбо. – А между тем вычислить напавшего на Аверьяна Анатольевича – раз плюнуть!
– А чего его вычислять-то? – сказал Чепрятков. – Это Гобзиков. Это и так всем известно...
– Это не доказано, – привычно вмешалась Зайончковская. – Ты, Чепрятков, какой-то баран упертый просто...
– Гобзиков, Гобзиков, – не услышал Чепрятков. – Гений зла, буквально Владыка Тьмы.
Класс, само собой, засмеялся. Гобзиков – и Владыка Тьмы – это сильно.
– Повторю, что вычислить покушавшегося – плевое дело. Я смогу это сделать за десять минут.
– Это невозможно, – сказала Зайончковская. – Тут нужен детектор лжи...
– Не нужен никакой детектор лжи, – безапелляционно заявил Найм. – Десять минут – и все. Военно-полевая психология позволяет определять, врет человек или нет, с вероятностью до девяносто восьми процентов. Попробуем?
– Давайте, – за всех ответил Чепрятков.
– Отлично. Но надо, чтобы вы выполнили одно условие.
– Выполним условие, правда, черви?
– Тогда слушайте. Этот метод основан на следующем. В некоторых органах человеческого тела очень много кровеносных сосудов. Например, в ушах. Когда человеку стыдно, когда он совершил какой-нибудь нехороший поступок, у него повышается давление. Контролировать это мыслью невозможно, давление все равно повышается. Кровь приливает к ушам, а они краснеют. Только для того, чтобы определить виновника, нужна тишина. Вы должны молчать и слушать.
– Чего слушать-то... – начал Чепрятков, но осекся.
– Слушайте.
Мы стали слушать тишину. Найм смотрел на нас. Вернее, не на нас, а на каждого. И одновременно на всех. Как плакат, призывающий записываться в добровольцы.
Попялившись так минуты три на всех, Найм приступил к персональной обработке. Смотрел уже на каждого, начиная с первой парты.
Почти все не выдерживали и отворачивались. Лара тоже отвернулась.
Выдержал Шнобель. И уши у него не покраснели. Но зря это Шнобель так, надо было быть как все, надо было отвернуться, а не демонстрировать так уж явно свою кристальность и незамутненность. Когда дело дошло до меня, я отвернулся. Найм пополз взглядом дальше.
Чепрятков тоже выдержал и не отвернулся. Гаишные близнецы покраснели не только ушами, а всей головой, а отвернулись заранее. Но поскольку все знали, что близнецы, в общем-то, дураки, подозревать их в нападении на физрука было глупо.
Вера Халиулина не покраснела и не отвернулась – такой человек, как Халиулина, не краснел и не отворачивался никогда, поскольку никогда никого не обманывал.
Найм пошел сверлить по второму кругу. Глаза его резали воздух мощным лазерным прицелом – вполне возможно, обезьянья диета сообщала организму какую-то дополнительную энергетику.
И я вдруг почувствовал, как к голове начинает подкатывать тепло.
Не знаю, что это было. То ли на самом деле военно-полевая психология, то ли просто я сам стал слишком сильно убеждать себя в том, что уши у меня не покраснеют, и они, конечно, покраснели.
Тепло растекалось из шеи, распространялось по затылку и медленно вползало в слуховые анализаторы. Уши краснели, уши пылали. Я даже сделал невольное движение, собираясь потрогать их и как-то остудить своими холодными,
