Рассказы

остальное.

— То, что Витя любит животных, заслуживает уважения, — опять тихим шагом вошла в разговор мама. — У него Машенька с Гошей не враждуют, как кошка с собакой, а живут душа в душу. И попугаи не задираются… А Машенька не лезет лапой в аквариум. Витя их так воспитал. И все же… — Она повернулась ко мне. — В основном папа, поверь мне, прав. Точные науки не противоречат твоему благородному отношению к «братьям нашим меньшим». — По маминому убеждению, отец в основном оказывался прав всегда. — А о «братьях наших меньших» заботься по-прежнему. — Поразмыслив, мама добавила: — Я думаю, Вите нужен домашний преподаватель. Иначе он может расстаться с этой гимназией: там ведь особые требования, повышенные.

Расстаться с повышенными требованиями я был не прочь. Но расстаться с Виолеттой Григорьевной!

— Домашний репетитор необходим… — поддержала свое же предложение мама. — Предпочтительней, чтобы это была Витина учительница. — Я тоже это предпочитал! — Если этично ей предложить…

— Этично! — грохнул отец. — Сейчас все, за что платят, этично.

Мама закашлялась. Она кашляла застенчиво и обаятельно, прикрываясь платочком и изящно отмахиваясь от кашля, как женщины отмахиваются от чрезмерно одолевающего их смеха или от мужских комплиментов, которые им на самом деле приятны.

Отец дорожил маминым здоровьем несравненно больше, чем собственным, — и возил ее к медицинским светилам. Но светила светили не одинаково и в разные стороны. Одни обвиняли мамины бронхи, другие предъявляли тяжелые претензии к ее легким. И лишь самый авторитетный маг поставил диагноз с поэтичным именем «ал-лер-ги-я».

Но на что именно была аллергия у мамы? Опять возникли, как ныне говорят, альтернативные мнения: одни предполагали, что мама аллергирует на запахи, другие — что на кошку с собакой, но авторитетнейший маг, поставив точку на других точках зрения, связал аллергию с нервной системой.

Я, хоть и не был магом, давно уж заметил, что мама кашляла, если с чем-то была не согласна или о чем-нибудь беспокоилась. А пытались — надо же! — опорочить Машеньку с Гошей. Люди, у которых есть собаки и кошки, наоборот, дольше живут. Об этом я услышал по радио. И это полностью совпадало с мечтою отца по отношению к маме.

— Хочу, чтобы ты меня надолго пережила, — регулярно повторял он.

— И как же я без тебя буду?

— Давай оба жить долго! — приходил отец, как говорят ныне, к консенсусу. — Столько из разных языков нахватали слов, что не знаешь, какой язык изучать! — возмущался отец. И не изучал ни одного.

Если дорогу нашей семье преграждали (в буквальном смысле!) природные или погодные препятствия — сугробы, лужи, какие-нибудь рытвины или ямы, — отец играючи вскидывал маму на руки и перешагивал через преграды. При его мускулах это было нетрудно. Но он вообще стремился нести маму на руках через жизнь…

— Если б все сильные защищали и носили на руках (пусть в переносном смысле) всех слабых и нездоровых! — проявлял я себя гуманистом.

Отец был тверд в жизненной походке, как и в буквальной, был силен не одними лишь мускулами, но и чувствами. Если при нем начинали восторгаться чьей-то женской неотразимостью, он обращал свой взор к маме, давая понять, что сравнить с нею некого.

Из-за маминого нездоровья он относился к ней с нежной, трепетной бережностью, что людям наступательной воли чаще всего не свойственно. «Мы за ним, как за каменной стеной, — сказала мне мама. И закашлялась: сравнивать отца со «стеной» показалось ей неэтичным. — Мы за ним, как в самой надежной крепости».

Мама выразила опасение:

— Учительница может счесть неудобным встречаться со своим учеником у него дома.

— Почему?! — вскричал я. — Ей будет очень удобно!

— Откуда тебе известен ее характер? Она же недавно у вас в гимназии.

— Все, за что получают, удобно! — вместо меня ответил отец. — Тем более, что взгляд у нее какой-то неискренний. Себе на уме!

«Взгляд у нее загадочный, какой и должен быть у красивой женщины!» — молча возразил я отцу.

— Видел ее один раз — и больше не тянет общаться, — настаивал он. — Вспомни, как она отзывалась о нашем сыне!

Отец мог как угодно меня осуждать, но если это делал кто-то со стороны, он бросался в танковую атаку.

«Зачем же ты при ребенке?» — изумились мамины глаза.

— Я видела ее тогда же, на родительском собрании, — и она показалась мне очень милой. Но в основном папа прав… — Чуть начав спор, мама сразу устремлялась к консенсусу. — Учителя и врачи живут бедно. И нет ничего зазорного в том, что они за свой труд… И что она станет раза два в неделю приходить…

— К нам домой! — восторженно подхватил я.

— Не сомневалась, что когда-нибудь Витя захочет овладеть математикой! И это сбылось…

Не могу сказать, что тогда уже я хотел овладеть Виолеттой Григорьевной. Так далеко в своих намерениях я не зашел. Но ликовал я, конечно, предвкушая встречи с математичкой, а не с математикой.

Где-то я случайно прочел, что женщины нередко предпочитают мужчин гораздо более молодых, чем они сами… Я был гораздо моложе Виолетты Григорьевны, но, к сожалению, еще не был мужчиной. Однако ее лицо и ее плечо… Пока мне хватало и этого! «А там… Подрасту! Буду как можно хуже учиться до самого последнего класса, а она будет к нам ходить и ходить… Тем временем я и стану постепенно превращаться в мужчину. Возрастная же разница сохранится, что так нравится женщинам!» Эти планы воодушевляли меня.

— Когда пойдешь объясняться относительно Вити, заговори осторожно и о домашних занятиях, — сказала мама отцу.

— Осторожно? — усмехнулся он. — Она еще начнет торговаться по поводу суммы!

«Зачем же ты при ребенке?» — опять изумились мамины глаза. Вслух же она сказала:

— Но папа прав, безусловно, в том смысле, что приработок для учителей и врачей сейчас очень важен. Даже спасителен. А если она все-таки не возьмется?

— Возьмется и возьмет! — снова грохнул отец.

Мамины глаза, как обычно, расширились: «При ребенке!» И ее стал одолевать кашель.

— Успокойся… Все будет в порядке. Пойду и договорюсь.

Отец заспешил к маминой «аптечке», а потом за водой на кухню.

Когда сильный и волевой человек суетится, его становится жалко.

Я так нетерпеливо прохаживался по коридору, присаживался в столовой, вскакивал то с дивана, то со стула и снова прохаживался, что мама с удовлетворением произнесла:

— Наконец, ты оценил значение математики! Понял, что это гимнастика ума. И что необходима она, как всякая гимнастика, каждому человеку… А не одним, как ты выражаешься, технарям. Не сомневаюсь, что папа вернется с положительным результатом.

Отец вернулся с результатом неопределенным.

— Предпочитаю общаться с простыми людьми, например, с работягами на своей фирме, — сказал он, стягивая с себя пальто, будто обузу, которую взвалил на него характер Виолетты Григорьевны.

— Отказалась?! — вскрикнул я так, что даже мой танкообразный отец вздрогнул.

— Уж не намылился ли ты в доктора математических наук?

Слово «намылился» вызвало кашель маминого протеста. Она не желала, чтобы такие слова были «вначале»… или даже в конце отцовских высказываний.

— Просто надоело быть двоечником… — ответил отцу я. — Скажи, отказалась?

— Не отказалась, но и не вполне согласилась. Сначала она должна, видите ли, провести несколько пробных уроков, чтобы понять, принесет ли она тебе пользу. И лишь после этого примет окончательное решение. Ей надо удостовериться, что будут плоды!

Я-то хотел, чтобы плоды не появлялись как можно дольше, а, оказывается, они обязаны появиться немедленно.

— Витя все осознал… И это уже плоды! — приступила к своей примирительной миссии мама. — Он, безусловно, постарается сразу же ей доказать… А мы сблизим ее с нашей семьей. Для начала станем с ней вместе ужинать… Когда она намерена к нам приходить для пробных уроков?

— Около пяти. Ежели не передумает.

— А около семи мы будем все вместе садиться за стол.

— Ежели она согласиться сесть… Я лично позволю себе запаздывать. Так что ужинайте втроем. Кстати, твои меню могут не прийтись ей по вкусу. Слышала бы ты, как высокомерно она разглагольствовала и как вновь аттестовала нашего сына! Да к тому же ехидничала. Мы с тобой имеем право его пропесочивать, но из ее уст…

Мама закашлялась: слово «пропесочивать» ей не понравилось.

Отец не выносил, когда посторонние хоть словом единым нападали на нашу семью. И, в частности, на меня… Танк тут же выдвигался на боевую позицию.

— Ужинайте с ней без моего участия.

Он еще не расстался с раздраженными претензиями к Виолетте Григорьевне. Танки своих позиций скоропалительно не покидают.

«Что отец понимает в женщинах? У него старомодный вкус! — про себя протестовал я. — А как же любовь к маме? Ну, один раз вкус проявился, после чего исчез навсегда. И замечательно!» — Я возрадовался за маму, которая продолжала покашливать, предвидя недружественные отношения между математичкой и нашим домашним танком. «Лишь бы она не ударилась об его броню!» — больше мамы тревожился я.

На первом же домашнем уроке Виолетта Григорьевна сказала, что раньше всего мне предстоит уяснить, в чем заключается красота математики.

А я уяснил, что у нее светло-зеленые глаза, почти как у нашей Машеньки, только они все время будто старались меня заманить. К сожалению, в математику… Но вовсе не ехидничали, как приснилось отцу. Она говорила о цифрах и формулах, а они знай заманивали. В гимназии я этого не замечал. Может, потому, что сидел на последней парте?