— Только не волнуйся! — попросил Валентину Ивановну брат, уводя ее в комнату. — Тебе нельзя… — И поспешил на кухню за лекарством.
Каждый из них очень точно знал, чего другому нельзя. Каждый хотел принять на себя удары, которые грозили другому. И оба думали: «Кто первый из нас заболеет по-стариковски всерьез, обстоятельно и надолго? Уж лучше бы я!»
Первым заболел Сергей Иванович. Страшная боль пришла к нему поздно вечером: она любит подкрадываться к людям во тьме. Увидев сестру, которая побелевшими губами шептала: «Не волнуйся, Сереженька!», он улыбнулся и пообещал ей: «Я не умру…»
Телефона в доме еще не было. Валентина Ивановна выбежала на улицу. Заметалась… Автомата поблизости тоже не оказалось.
— У вас кто-нибудь заболел?
Валентина Ивановна остановилась… Рядом стояла «девушка в синем костюме». Только сейчас она была не в костюме, а в легком, пестром платье. Довольно коротком… Но Валентина Ивановна этого не заметила.
— У вас кто-нибудь заболел? — повторила девушка.
— Откуда вы знаете?
— Чувствую.
— Вы?!
— Ну конечно. Я же сестра.
— Не может быть! — воскликнула Валентина Ивановна.
И трудно было понять, во что она не может поверить: в то, что ей повезло, или в то, что недавняя физкультурница и певица была медсестрой.
В голосе девушки было то удивительное сочетание мягкости и твердости, которое помогает успокаивать людей, дарить им надежду. И, подчиняясь этому голосу, Валентина Ивановна проговорила:
— Сердце… у брата…
— Ничего страшного, — сказала девушка.
И хотя она еще не видела больного, Валентина Ивановна ей почему-то поверила.
— Меня зовут Аней. Сейчас я сделаю ему укол… А потом позову врача. И все будет нормально. Поверьте.
Девушка пошла к себе на первый этаж — за лекарством и шприцем. А Валентина Ивановна шла рядом и объясняла, что они с братом никогда в жизни не расставались, что, кроме него, у нее нет никого на свете…
После укола Сергею Ивановичу стало гораздо легче.
— Вот видите, — сказала Аня Валентине Ивановне. — Сейчас я вызову «неотложку». Лучше всего из моей больницы. Чтобы я потом могла присмотреть… Вам будет спокойнее.
— А может быть, не надо в больницу? — тихо попросила Валентина Ивановна.
— Как скажет врач. Но я бы советовала… В общем, пойду позвоню.
— Откуда?
— Из автомата.
— Здесь нет автомата…
— Есть один. Копилка всех наших тайн!
Валентина Ивановна заметила вдруг, что у нее высокая прическа и короткое платье… Она мысленно восхитилась всем этим.
Врач сказал, что надо в больницу… Аня и Валентина Ивановна тоже поехали.
— Значит, что-то серьезное? А?.. Что-то серьезное? — всю дорогу спрашивала Валентина Ивановна.
Аня взяла ее руку в свою. Это было ответом: «Не волнуйтесь. Все будет нормально!»
— Посидите здесь, в вестибюле, — сказала она Валентине Ивановне. — А я постараюсь устроить его в палату… получше.
Валентина Ивановна вновь повторила, что, кроме брата, у нее никого нет. И попросила объяснить это там, наверху, куда ее не пустили…
Она села на скамейку в вестибюле и стала ждать. Она вспоминала то, что было вчера, позавчера, неделю назад, и все, что в те дни выглядело неприятным и даже горестным, теперь, казалось, не играло в ее жизни абсолютно никакой роли. Она изумлялась тому, что еще недавно, еще вчера вечером, могла придавать какое-либо значение всем этим фактам. «Лишь бы Сережа… Лишь бы Сережа…» — про себя повторяла она. И вдруг услышала:
— Идите! Идите сюда… Только тихо. Я проведу вас…
Аня, в белом халате и белой косынке, перевесившись через перила, звала ее:
— Идемте! Вообще-то не полагается… Но раз он у вас
Она понимающе подмигнула, и Валентине Ивановне показалось, что она вот сейчас может свистнуть на всю больницу и крикнуть: «Ну как? Хорошо?!»
Вместо этого Аня взяла Валентину Ивановну за руку и повела наверх.
— Поздно… Лифт уже не работает, — извинилась она. — Так что не торопитесь! Передохните… Вообще-то от этих подъемов сердце закаляется. Молодеет! Как от спорта… или от хорошего настроения. Но надо привыкнуть. Теперь пойдем дальше!
Еще раз остановив Валентину Ивановну для отдыха, она сказала:
— Вообще-то я вас понимаю. Мы тоже живем вдвоем… С мамой. Не могу себе представить жизнь без нее!
— Вот и я… — тихо сказала Валентина Ивановна.
— И без людей! Не могу без людей. А вы?..
Вместо ответа, Валентина Ивановна тихо призналась:
— Вы знаете, в первый момент я не могла поверить, что вы сестра…
— Старшая! — с добродушной гордостью поправила Аня.
— Я тоже
— Почему?
— Трудно объяснить. Вы всегда во дворе…
— Это был отгул за ночные дежурства. Теперь отгул кончился…
В палате возле окна спал в такой позе, будто полз по-пластунски, мужчина в пижаме. Сергей Иванович тоже спал.
— Сейчас для него это очень важно! — сказала Аня.
От волнения Валентина Ивановна задела стул, на котором лежали коробочки и пузырьки с лекарствами, радионаушники. Один пузырек упал и покатился под кровать.
— Тише!.. — шепнула Аня. И, словно бы извиняясь, добавила: — Пожалуйста…
— Я нечаянно, — стала шепотом оправдываться Валентина Ивановна.
— Ничего… Посидим немного. Слышите? Дышит нормально.
В этот миг Сергей Иванович зашевелился и позвал:
— Сестра…
Обе вскочили на ноги.
ЮЛЬКА
Трудно было определить, красива она или нет: Юлька пребывала в непрестанном движении — и разглядеть лицо ее пристально не удавалось, кажется, никому.
— Сядь… Я хочу увидеть тебя, — попросил как-то сосед по дому, двадцатилетний студент, Юлькою увлеченный, но еще ею не «вовлеченный». Не вовлеченный в полет, который был для Юльки обыденностью. Хотя ничего обыденного в ней вообще присутствовать не могло. Она не порхала по жизни, как многие ее сверстницы, а именно воспаряла. И не во имя самого полета, а, как ни странно, во имя людей… Известных ей и почти неизвестных, родных и чужих.
Дом, в котором жила Юлька, был увесисто старинным, шестиэтажным, с лепными украшениями и потолками, уходившими в такую многометровую высь, что они не отражались даже в зеркальности надраенных Юлькой полов. Ее чистоплотность и аккуратность называли «болезненными»… Как здоровье, даже если оно выпирает, может быть признаком заболевания? И как
Говорят, «точность — вежливость королей». Если так, Юлька была королевой. Пунктуальность ее многие тоже нарекли «болезненной» и «ненормальной». Такой она представлялась людям, привыкшим к бедламной необязательности. По Юльке действительно можно было проверять часы. Но это вовсе не значило, что она хоть на миг оказывалась «механизмом». Она была человеком. И это многих удивляло. Потому, видимо, что не столь уж многие люди являют собой людей в полном смысле этого слова. Или понятия…
Весь дом, состоявший, вопреки своему аристократическому величию, из коммуналок, знал, к кому надо обращаться в трудную минуту. К Юльке из двадцать первой квартиры…
Счастливые минуты и часы люди чаще всего дарят самим себе. Но тяжесть поры печальной стремятся разделить с тем, кто способен подставить плечо.
Плечи у Юльки были худенькие, но такие прочные, что не сгибались ни от какой беды человеческой, а способны были тащить беды через соленую реку страданий и слез к берегу спасения или, по крайней мере, надежды.
Первую Юлькину любовь сгубила ее пунктуальность… Когда двадцатилетний студент, выпроводив однажды своих родителей на концерт, заманил Юльку в пустую квартиру и ринулся в привычную для него атаку, она вдруг взглянула на часы и воскликнула:
