В широкие моря все паруса несет.Ночь в чистоте своей еще просторней стала,Далекий след кормы, змеясь, бежит во тьму,И слышит человек, стоящий у штурвала,Как весь корабль, дрожа, покорствует ему.Он сам качается над смертью и над бездной,Он дружит с прихотью и ветра и светил;Их подчинив давно своей руке железной,Он словно и простор и вечность покорил.
Перевод Вс. Рождественского
Из книги «Вся Фландрия»
(1904–1911)
Кровля вдали
О, дом, затерянный в глуши седой зимы,Среди морских ветров, и фландрских дюн, и тьмы!Едва горит, чадя, светильня лампы медной,И холод ноября и ночь в лачуге бедной,Глухими ставнями закрыт провал окна,И тенью от сетей расчерчена стена.И пахнет травами морскими, пахнет йодомВ убогом очаге, под закоптелым сводом.Отец, два дня в волнах скитаясь, изнемог,Вернулся он и спит. И сон его глубок.Ребенка кормит мать. И лампа тень густуюКладет, едва светя, на грудь ее нагую.Присев на сломанный треногий табурет,Кисет и трубку взял угрюмый старый дед,И слышно в тишине лишь тяжкое дыханьеДа трубки сиплое, глухое клокотанье.А там, во мгле,Там вихри бешеной ордойНесутся, завывая, над землей.Из-за крутых валов они летят и рыщут,Бог весть какой в ночи зловещей жертвы ищут.Безумной скачкой их исхлестан небосклон.Песок с прибрежных дюн стеной до туч взметен…Они в порыве озлобленьяТак роют и терзают прах,Что, кажется, и мертвым нет спасеньяВ гробах.О, как печальна жизнь средь нищеты и горя,Под небом сумрачным, близ яростного моря!Мать и дитя, старик в углу возле стола —Обломок прошлого, он жив, но жизнь прошла.И все-таки ему, хоть велика усталость,Привычный груз труда влачить еще осталось.О, как жестока жизнь в глуши седой зимы,Когда валы ревут и вторят им холмы!И мать у очага, где угасает пламя,Ребенка обняла дрожащими руками.Вой ветра слушает, молчит она и ждет,Неведомой беды предчувствуя приход,