силой. Павел понял, что без Марины его жизнь не будет иметь смысла.
Оказалось, семья Стрельниковых переехала в Москву насовсем, поселившись в доме, доставшемся в наследство от тетки, и Марина уже никуда уезжать не намерена.
Павел начал бывать в их доме, он спросил у отца разрешения ухаживать за Мариной и вскоре сделал ей предложение. И уже перед свадьбой Стрельникова показала Павлу его письмо, наконец-то нашедшее адресат.
– Почтальон принес его вчера, – сообщила изумленная невеста. – Оказывается, ты хотел на мне жениться еще полтора года назад? – удивилась она.
– Да, имел такое намерение, – степенно ответил Павел. – Но ты не ответила мне.
– А как я могла ответить, если твое послание так долго меня искало? – засмеялась она.
– Но почему? В чем причина? Может, я неправильно указал адрес?
– Адрес ты написал верно, но застать меня письмо не могло. Папенька инженер, и мы часто переезжали с места на место. Когда я вернулась из Москвы в Воронеж, чемоданы уже были собраны, и на следующий день мы уехали из города, потом еще и еще меняли место жительства. В конечном итоге маменьке надоела кочевая жизнь. Она давно уговаривала отца переехать в Москву, а тут и случай подвернулся – умерла тетка, оставив нам этот дом. Вот мы и решили окончательно осесть здесь.
А еще позже Павел Лопатин прочитал в газете «Царская Россия» статью о невероятном случае, произошедшем на Волге. Корабль, перевозивший грузы, бандероли и письма, потерпел крушение. Спасти смогли немногое, большая часть товара ушла под воду. Когда же разбирали то, что не погубила вода, увидели кожаный мешок, в котором лежали чудом уцелевшие письма. Спасенное имущество разобрали его владельцы, а о почте забыли. Еще полгода мешок пролежалв ожидании хозяина. Когда же о нем вспомнили, решили, что лучше поздно, чем никогда, и письма были разосланы адресатам.
Оказывается, письмо Павла долгое время пыталось догнать Марину, семья которой переезжала с места на место. И тут Лопатин обратил внимание на марку, приклеенную к конверту.
Когда купил ее на почте и клеил к конверту, он вообще не придал ей значения. Потом Павел, типографский рабочий, увлекся коллекционированием редких и необычных марок. Особенно ценились те, что имели какие-либо ошибки, опечатки, неверно указанные даты. Павла Лопатина интересовали именно эти экземпляры. Так, например, он безуспешно разыскивал марку с портретом Софии Фредерики Августы Анхальт Цербтской, родившейся 2 мая тысяча семьсот двадцать девятого года (будущей Екатерины Второй, императрицы Всея Руси), на которой был неправильно указал год ее рождения – тысяча семьсот двадцать седьмой.
Марка печаталась в их типографии, и шрифт набирал вечно пьяный Сенька Кулаков, у которого после двух стаканов водки и закуски в виде замасленного рукава все расплывалось перед глазами. Когда же ошибку заметили, уже было отпечатано пятьдесят экземпляров. За такую оплошность Сеньку выгнали взашей, а марки сдали вместе с другими, пытаясь всячески скрыть оплошность. Так искомое само пришло в руки Павла Лопатина. Марки Павел Лопатин собирал до конца жизни, и его коллекция была одной из лучших в России. Но сохранить ее в семье не удалось. В сорок первом Павла убили на фронте, а Марина, оплакивающая мужа и молящая Бога о сохранении жизни сына и невестки, волею рока оказалась в блокадном Ленинграде. Именно тогда бесценная коллекция мужа спасла жизнь ей и двум внукам. Как ни странно, но даже в такое тяжелое время находились желающие купить марки. Они были бесценны для Павла Лопатина, а для Марины имели цену – половинка буханки хлеба, иногда – целый кирпичик. Маленькие бумажные прямоугольнички и квадратики поддерживали силы, спасали от голодной смерти. И только одну- единственную марку Марина не продавала, не могла, не смела... пока в квартире не осталось ничего, что можно было бы обменять. Женщина долго мучилась, несколько дней отдавала внукам свою пайку хлеба, но силы медленно покидали ее, и она решилась. Достала из шкатулки семейную реликвию, бережно завернутую в несколько тетрадных листов. Да, это она, та самая, которой так дорожил ее муж. Марка, наклеенная на конверт с посланием юной Стрельниковой... Вся жизнь промелькнула перед глазами Марины. Она вышла из квартиры, зашла в соседний подъезд, постучала в дверь. Ей открыл плотный мужчина и впустил в помещение.
– Что, Марина Арсеньевна, надумали? – поинтересовался он.
Женщина кивнула.
– Покажите. – Он протянул дрожащие от нетерпения руки к тетрадному листу, на котором лежала марка. – Подождите секунду. – Он зашел в комнату, взял со стола лупу и тщательно изучил то, что принесла Марина. Потом с довольной ухмылкой на лице посмотрел на женщину и сказал: – В последний раз я предлагал вам три банки тушенки и два мешка крупы. Но сейчас ситуация изменилась, блокада продолжается, и неизвестно, сколько мы еще продержимся. Продуктов практически не осталось в городе, поэтому все, что могу дать вам за марку сегодня, это полмешка крупы и две буханки хлеба. Согласны?
У женщины затрясся подбородок, она с трудом держалась, чтобы не заплакать от унижения, и снова кивнула головой.
Через день блокаду Ленинграда сняли...
Когда сын Марины Арсеньевны, Андрей, вернулся с фронта, мать, расстроенная тем, что не уберегла семейную реликвию, горько причитала у него на груди и просила прощения. И тогда Андрей Лопатин пообещал, что обязательно восстановит коллекцию отца и вернет эту марку. За пятьдесят пять лет Андрей выкупил бульшую часть марок, которые в свое время собрал его отец, но ту, единственную и вожделенную, найти не смог.
Снабженец, обменявший марку на полмешка крупы, выехал с семьей в Москву, побоявшись гнева соседей, ведь ни для кого не было секретом, чем и как он нажил свое состояние. А разыскать его Андрей Павлович Лопатин не успел.
Дед Виталика был настоящим коллекционером, именно поэтому за долгие годы жизни он не сколотил никакого состояния и не накопил денег на сберегательной книжке (все равно сгорели бы!). Они с женой не сменили мебель, купленную еще в шестидесятых, и тащили всю рухлядь за собой при переезде из Санкт- Петербурга в Москву. Денег не хватало: все более-менее лишние деньги он тратил на восстановление отцовской коллекции. Уговаривал, просил, переплачивал, но постепенно пополнял альбом. Он был одержим этой идеей, и она стала смыслом его жизни.
«Человек обязан ради чего-то жить, – вещал дед. – У него должна быть цель, иначе в конце своего пути лишь и начнешь понимать, что ты существовал. Завтрак, обед, ужин, ночной сон и два дня в неделю – выходной. И так изо дня в день, из года в год. А вот я прожил не напрасно. Мне встречались умнейшие и интереснейшие люди, я пытался отыскать проданные марки, радовался каждому новому приобретению. Я с замиранием сердца сжимал лист бумаги, где был написан адрес коллекционера, у которого могла находиться нужная мне марка. Я страдал, когда ее не было или узнавал, что жильцы съехали. И снова радовался, когда удавалось достичь маленькой победы».
Сын Андрея Павловича к филателии не проявлял ни малейшего интереса и к хобби отца относился холодно, даже с легкой иронией. Одно время Андрея Лопатина стало очень волновать, что некому будет оставить дорогой сердцу и ценный альбом с марками, в нем заключалась большая часть его жизни – счастливой жизни.
Но, переехав в Москву, Андрей Павлович незаметно увлек своей страстью внука Виталика. Сначала внук частенько забегал к деду в гости, чтобы послушать удивительные истории, случавшиеся с ним в связи с покупкой марок, засиживался допоздна, с интересом рассматривал альбом. И хорошо поразмыслив, Андрей Павлович Лопатин, оказавшись в больнице, позвал внука к себе и строго спросил, готов ли тот принять его коллекцию в подарок с условием завершить дело его жизни. К тому времени Лопатин выяснил фамилию снабженца – и оставалось только найти его. Но снабженец Залесский умер еще в семидесятых, и это усложняло поиски. Дед передал Виталику список людей, носивших фамилию Залесский, и настоятельно просил найти марку.
– Она у кого-то из них. Я чувствую, – говорил Андрей Павлович перед смертью. – Верни марку в семью. Мы не нажили никакого добра, у нас не осталось никаких реликвий от твоего прадеда, только его письмо к Марине. Так пусть к нему еще прилагается и марка, которой мы с твоим прадедом так дорожили.
Да, до двадцати семи лет Виталик и не помышлял ни о каком коллекционировании. Если бы кто сказал ему, что он увлечется марками, наверное, рассмеялся бы этому человеку в лицо. Какие марки? Кто в двадцать первом веке увлекается филателией? Картины, антиквариат, холодное оружие, но марки... еще
