некоторые спотыкались и падали.
Но Иерока охватил какой-то непонятный азарт, странное возбуждение, и он все шагал и шагал.
Наконец, остановившись передохнуть, усевшись на большой камень, Ушаков тяжело вздохнул и сказал:
— Дальше полетим на гидроплане.
— Как полетим? — не понял Иерок. — Железная птица осталась на пароходе…
— Это верно, — усмехнулся Ушаков. — Я хочу сказать, что неразумно нам мерить тундру ногами, когда в нашем распоряжении самолет. Завтра же отправимся на нем на разведку и окончательно выберем место для поселения.
Капитан Миловзоров, похоже, был даже несколько разочарован тем, что ледовая обстановка вокруг острова оказалась такой благоприятной для плавания.
— Ну, тебе повезло, Георгий. Такое бывает раз в несколько лет.
— Когда наладим научные исследования, мы будем идти сюда не наугад, как сейчас, а уверенно. Дадим тебе телеграмму: товарищ Миловзоров, можете плыть к нам, в этом году у нас ожидается благоприятная ледовая обстановка…
— Так и должно быть, — улыбнулся капитан. — Если мы хотим эксплуатировать Северный морской путь, то прежде всего надо его оснастить метеорологическими станциями, оборудовать радиосвязь.
— Все будет, — ответил Ушаков. — Нам с тобой повезло: мы у самого истока великого дела!
Но как все великие дела, даже внешне простое — высадка на остров и выбор места для строительства поселения — оказалось далеко не таким легким. Требовалось время, чтобы тщательно взвесить все условия и обстоятельства, учесть интересы переселенцев-эскимосов. А времени не было: «Ставрополь» торопился уйти из этих опасных мест, чтобы избежать зимовки во льдах. Каждый час, каждая минута были на строгом учете.
Льды часто окружали корабль, но продвижение его вдоль острова не задерживалось. В полдень девятого августа «Ставрополь» вошел в бухту Роджерс.
Ушаков вместе с Иероком сошли на берег.
— Тебе нравится это место? — спросил Ушаков.
Эскимос огляделся, сделал несколько шагов, поднявшись на гребень небольшой галечной косы, из-за которой блестели воды небольшой лагуны, и с удивлением произнес:
— Очень похоже на Урилык!
— Только здешний ручей не такой шумный, как у нас на родине, — заметил Ушаков.
— Но он такой же полноводный, — возразил Иерок.
— Если тебе нравится это место, то будем выгружаться, — сказал Ушаков. Лично ему бухта и чуть приподнятый берег над галечной косой показались самыми подходящими из того, что он успел за это короткое время осмотреть на острове.
— А тебе, умилык, нравится здесь? — спросил в свою очередь Иерок. — Мы должны думать и о тебе, о твоих товарищах.
— Мне это место подходит. Вот только еще не решил, где ставить дом — на косе или на возвышении?
Иерок прошел по косе, нагнулся, поковырял пальцами, порыл носками меховых торбазов и подозвал к себе Ушакова.
— Гляди, умилык, — сказал он, показывая на побелевший кусок чудом занесенного сюда дерева. — Здесь когда-то бушевал сильный шторм, и эту деревяшку закинуло сюда волнами. Это значит, что такое может случиться еще. Поэтому вам лучше строиться вон там. — Иерок показал на пригорок.
— Ну хорошо, — согласился Ушаков. — Пусть будет так, как ты сказал.
Первым делом перевезли на берег всех эскимосов, и они тут же разбрелись по галечной косе, выбирая себе места для яранг.
— А почему вы ставите яранги на косе? — удивился Ушаков. — Там же опасно.
— Для большого деревянного дома опасно, — объяснил Иерок. — В бурю его не разберешь и не перенесешь на другое место… А для яранг хорошо. Чисто и сухо. Мы привыкли ставить яранги на гальке.
С помощью вельботов, байдар, кунгаса с корабля на берег быстро перевезли эскимосский скарб, выпустили на волю собак, которые с громким лаем и визгом бросились врассыпную, словно боясь, что их снова поймают и погрузят на это страшное железное чудовище, дрожащее изнутри и испускающее невыносимый запах горелого угля.
Яранги выросли в одно мгновение, заполнив и оживив галечную косу, создав впечатление, что люди здесь жили всегда.
Ушаков поставил свою палатку неподалеку от яранги Иерока.
Наконец спустили на воду гидросамолет. Всю дорогу эскимосы, наслышанные об этой чудесной машине, пытались ее рассмотреть, отгибая брезент, которым был покрыт фюзеляж и снятые крылья. Самолет по сравнению с быстро летящими птицами казался беспомощным и неуклюжим.
— Если он не поднимется, — задумчиво произнес Кивьяна, — все будут очень громко смеяться, а кожаным людям станет стыдно.
«Кожаными людьми» эскимосы назвали летчика Кальвица и бортмеханика Федукина за их куртки и плотно прилегающие летные шлемы.
Из яранг вышли все, кто мог двигаться, даже самые немощные старики. Сгрудились на берегу.
Самолет отцепился от судна, и бортмеханик, стоя на поплавке, веслом отогнал машину от борта «Ставрополя».
— Я бы мог одолжить им парус, — заметил Тагью.
Но скептическое и насмешливое настроение сменилось удивлением, когда, несколько раз чихнув и выпустив быстро тающее голубое облачко дыма, на самолете завелся мотор и крутящийся пропеллер слился в один сверкающий круг.
Гидросамолет побежал по воде, наращивая скорость, обгоняя и распугивая птиц, и вдруг все увидели, как он оторвался от воды и взмыл в воздух, удаляясь от бухты Роджерс.
— Как настоящая птица! — удивленно пронеслось в толпе.
— Быстрее ветра летит!
— Вон, смотрите, как далеко улетел!
Иерок вместе со всеми смотрел вслед самолету, и изумление, восхищение разумом и умением человека переполняло его душу.
— А они вернутся обратно? — спросил он с тревогой.
— Вернутся, — уверенно ответил Ушаков. — Куда они денутся?
— Небо большое, — раздумчиво проронил Иерок. — Гораздо больше земли…
После этого продолжить работу на берегу оказалось не так легко. Время от времени кто-нибудь из эскимосов останавливался прямо с мешком на спине или доской на плече и подолгу смотрел в ту сторону неба, где скрылся самолет.
Когда на горизонте обозначилась быстро увеличивающаяся точка, возбуждение людей, как показалось Ушакову, было еще сильней.
— Возвращаются! Возвращаются! — радостно закричали эскимосы, побросав работу. — Они вернулись!
А когда Кальвиц с бортмехаником вышли из причаленного к берегу самолета, каждому не терпелось подойти и удостовериться в том, что они за время полета нисколько не изменились, остались такими же людьми, как и прежде.
Удивительно, но возвращение летчиков подстегнуло эскимосов, словно прибавило им силы, и все, что было упущено, пока снаряжали самолет и ждали его назад, они наверстали.
В тот же вечер заложили даже фундамент жилого дома на пригорке, выбранном по совету Иерока.
Дом, спроектированный Ушаковым, был построен еще во Владивостоке; потом на нем тщательно пронумеровали все бревна, доски, балки, рамы и разобрали, Теперь его оставалось только заново собрать и утеплить.
Поздно вечером Ушаков, усталый, ввалился в палатку и не успел улечься на постель из оленьих шкур, как услышал снаружи голос Иерока:
— Умилык, можно войти?
— Входи, входи, Иерок.
Иерок вполз в тесную палатку и пристроился в ногах Ушакова.
— А нельзя нам оставить железную птицу здесь? — спросил Иерок. — Больно хороша машина.
— К сожалению, самолет должен вернуться во Владивосток, — ответил Ушаков. — Мне бы самому хотелось иметь его здесь, но увы… Наша республика еще не так богата, чтобы держать на острове такую дорогую машину…
И все же надо было найти время, чтобы воспользоваться самолетом для первого знакомства с островом, хотя бы пока с высоты. Закрыв за Иероком палатку, Ушаков решил не откладывать это и лететь завтра же утром, пока позволяет погода.
Утром, напившись чаю, Ушаков вышел из палатки и направился к самолету. На берегу уже толпились люди. Некоторые даже осмелились подойти по мелководью в своих непромокаемых летних торбазах к машине вплотную, чтобы дотронуться рукой до металла, до поплавков, коснуться пропеллера. Нанехак в меховом комбинезоне сидела на берегу и широко раскрытыми глазами смотрела на самолет.
— Доброе утро, Нана, — поздоровался с ней Ушаков. — Хочешь полетать со мной?
— Я? — недоверчиво протянула Нанехак. — Разве я могу полететь на железной птице?
— А почему нет? Любой человек, если он хочет, может подняться в небо на этой машине.
Нанехак удивленно взглянула на Ушакова, и в ее взгляде он прочитал не только недоверие к своим словам, но и обиду за такую, как ей казалось, неуместную шутку.
Подошел Иерок.
— Вот Нана не верит, что она может полететь на самолете… — весело сказал ему Ушаков.
— И правильно делает, что не верит, — недовольно заметил тот. — Нечего ей делать на небесах.
Нанехак встала и, сверкнув глазами, пошла к яранге.
— Зачем обидел дочку? — мягко упрекнул Ушаков. — Может, она и впрямь хотела полететь с нами?
— Каждый человек хочет летать, — назидательно произнес Иерок. — Это его вечная мечта. Но не каждому это дано…
— Но ведь Кальвиц летает! — возразил Ушаков.
— Ему дано, — спокойно ответил Иерок.
— И я вот сейчас полечу, — продолжал Ушаков.
