В древних сказаниях в том межзвездном пространстве проходила другая жизнь, отличная от земной, хотя и там, в небесной жизни, ушедшие в нее занимались такими же делами, что и на земле: женились, выходили замуж, охотились, бегали и даже ложились спать в теплом звездном пологе. Какой смысл в этой двойственной жизни, Иерок никак не мог уразуметь. Он верил в высший разум, в Неведомые силы, которые руководили всем круговоротом жизни на земле, в море и в небе, следуя своим собственным целям и намерениям. Нетрудно было понять, что у тех Неведомых сил свои собственные дела и задачи, часто не совпадающие с заботами и нуждами человека. Ибо если бы те Силы и вправду были милосердны и обладали чувством справедливости, то на земле давным-давно наступило бы благополучие и не было бы никакой нужды в двойственной жизни. Люди, что, сбросив земную оболочку, уходили сейчас в звездный мир, оставались бы на земле, где, если бережно и разумно использовать богатства моря и тундры, места хватит на всех… Да, но ведь человек старится, дряхлеет и умирает… И не только человек, но и животные и растения… Ну и пусть! Зачем людям уходить так далеки? Они могли бы обитать где-то поблизости, чтобы при нужде можно было запрячь упряжку и поехать проведать предков, погибших друзей…
Сейчас, когда суета, связанная с отъездом, немного утихла, в голову стали приходить разные мысли, сомнения… Правильно ли он поступил, согласившись покинуть родной Урилык? Иерок хорошо знал своих земляков, и, проходя мимо тех, кто наконец-то получил возможность всласть накуриться, напиться хорошего чаю с крепким и вкусным русским сахаром, до отвала наесться моржового мяса и белых лепешек, жаренных на нерпичьем жиру, он читал в их глазах немой вопрос — а что будет дальше? Ну, можно наесться и напиться чаю, выспаться вдоволь, а что дальше?
Те, кто ушли в иной мир, оставили Иерока наедине со множеством неясных, неразрешимых вопросов, на которые, как ни ищи, нет ответа. Иерок знал те самому малопонятные слова, с которыми нужно было обращаться к Неведомым силам. Были действия, наполненные затаенным смыслом, их нужно исполнять, не вникая в суть. Толкование ответа целиком и полностью зависело от умевшего вопрошать и слушать. Иерок, положа руку на сердце, мог только самому себе признаться в том, что почти все, что он говорил от имени Неведомых сил, подсказывалось его собственным опытом и интуицией. Еще ни разу не удавалось ему получить Свыше какой-либо внятный ответа Иерок умел и камлать, доводя себя до исступления, и тогда ему даже чудились какие-то голоса, но собственный разум убеждал, что это всего лишь игра воспаленного воображения, тем более что дурная веселящая вода приводила в подобное состояние куда быстрее и проще, нежели многочасовое изнурительное камлание в тесном и темном пологе.
И все-таки Неведомые силы были. Во всяком случае, с ними надо жить в мире и согласии, не лениться иной раз принести им жертвы, исполнить полагающийся обряд. Они могли отозваться и добротой, и Иерок даже знал, где, в каких местах вокруг Урилыка легче было общаться с ними. Он нашел эти места сам, открыл их, бродя возле селения в поисках ответов на мучившие его вопросы.
Вот и сейчас в густой, как моржовая кровь, темноте ему хотелось услышать Свыше хоть малый намек на одобрение его решения, но он ничего не слышал и ничего не чувствовал, кроме тревоги собственного сердца.
Рано утром четвертого августа прошли Уэлен. В молодости Иерок бывал в этом большом селении, где вместе жили чукчи и эскимосы. Сюда издревле в летнюю пору со всего побережья люди съезжались на песенно-танцевальные состязания.
Но с Урилыка не ездили вот уже несколько лет. Не на чем, да и заботы были другие, не праздничные. Где-то здесь стоит яранга знаменитого певца и морского охотника Атыка, который славился по всем селениям, раскиданным на огромных пространствах от мыса Энурмин до выступа Канэгыргын, слава его гремела на островах Имаклик и Иналик, и даже на другом берегу Берингова пролива… А хорошо было бы сойти на берег, послушать Атыка и его сородичей. Да и у самого есть что спеть. Все эти дни в душе Иерока как бы сами собой рождались новые мелодии и складывались слова, тело мысленно повторяло движения в такт звучащему в его ушах бубну. Рождался новый эскимосский танец, Танец Прощания, Танец Надежды, который Иерок намеревался исполнить на берегу острова.
После Уэлена «Ставрополь» изменил курс на севере северо-запад. В воздухе похолодало, и иногда неведомо откуда с ясного, казалось, неба на палубу падали снежинки.
Пятого августа на горизонте показались черные скалы острова Геральд.
— Следующий за ним — остров Врангеля, — сказал Ушаков стоящему рядом с ним Иероку.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Шестого августа «Ставрополь» подошел к острову Врангеля, голубовато-серой громадой видневшемуся за плотной стеной льда, охраняющего подходы к берегу. Ушаков все эти дни не уходил с капитанского мостика, вглядываясь в очертания земли, о которой он знал только из неточных схематических карт да словесных описаний. И вот она, эта земля, остров Врангеля, внешне мало отличающийся от северного побережья Чукотского полуострова.
Капитан Миловзоров, осмотрев в бинокль сплоченные ледовые поля, сказал:
— Трудно будет подойти к берегу…
— Но надо! — взволнованно воскликнул Ушаков. — Раз мы на виду у берегов, мы. уже не можем повернуть назад!
— Придумаем что-нибудь, — загадочно улыбнулся Миловзоров.
Он был старше Ушакова, плавал в этих широтах и знал, что такое лед океана. Своим внешним спокойствием он внушал уважение. Правда, накануне подхода к острову он долго рассказывал Ушакову о неудачах, которые постигали мореплавателей, пытавшихся высадиться здесь на берег.
— Но у нас в руках главный козырь, — успокоил растревоженного Ушакова капитан. — Время… Так рано корабли редко подходят к острову. Пока осматриваемся, ищем удобную стоянку, лед может прийти в движение. Вот поглядите — он не смерзшийся, легко двигается, в любую минуту может открыться разводье, путь к берегу.
Притихшие эскимосы сгрудились у борта и молча пристально вглядывались в землю, которая должна стать их новой родиной. Ушаков невольно посматривал в их сторону, выделяя среди них фигурку Иерока… Ни один из них ни разу не обернулся на капитанский мостик, и это беспокоило Ушакова. Они целиком и полностью были поглощены созерцанием незнакомого острова, и только по их внешнему виду можно было догадаться: кроме тревоги и смутного ожидания, других чувств новая земля у них пока не вызывала. Единственное, что успокаивало — она была похожа на оставленные берега.
— Моржи! — вдруг послышалось из толпы.
— Моржи! — подхватило несколько голосов. — Много моржей!
Иерок посмотрел на капитанский мостик и, обращаясь к Ушакову, крикнул:
— Смотри, умилык, моржи!
— Вижу, Иерок! — обрадованно ответил Ушаков.
— Надо спустить байдары! Охотиться надо!
Но как ни хотелось капитану пойти навстречу эскимосам, он не мог им позволить заняться охотой и отвлечься от главной задачи: подвести «Ставрополь» к берегу и выгрузить необходимое снаряжение, строительные материалы. Он позвал на мостик Иерока и объяснил ему ситуацию.
— Но если к вечеру не подойдем к берегу, можно будет заняться и охотой. Моржи никуда не уйдут, вон их сколько.
И действительно, скопления зверей виднелись тут и там, на льдинах и на берегу. Некоторые из них с шумом выныривали прямо у борта парохода, испуганно и настороженно оглядывая неведомое чудовище.
Через несколько часов осторожного хода сбылось предсказание Миловзорова: «Ставрополю» удалось не только подойти к острову, но и обогнуть его с северо-востока в поисках места для высадки.
Вечером показался мыс Уэринг, за ним — мыс Гаваи. Мрачные, темные скалы выделялись на фоне белой полосы прибрежного льда, который, похоже, никогда и не отходил от берега. Спустили корабельную шлюпку. Ушаков позвал с собой Иерока.
Иерок неотрывно вглядывался в незнакомые очертания новой земли, изредка провожая взглядом пролетающие птичьи стаи. Выражение его глаз менялось, вместо тревоги появлялась надежда, и на внешне невозмутимом лице — намек на улыбку. С громким всплеском у борта вынырнул лахтак, и Иерок, вздрогнув от неожиданности, потянулся к оружию.
— Охотиться будем потом, — спокойно сказал Ушаков.
Обилие жизни, моржей, тюленей — все это было добрым знаком, исполнением значительной части обещаний. Ушаков видел это по настроению эскимосов. Их мрачная настороженность сменилась возбуждением, радостью, громкими разговорами о будущей охоте.
Когда шлюпка ткнулась носом о берег, покрытый разноцветной галькой, Ушаков предложил Иероку первым ступить на остров.
— Вам быть хозяевами этой земли, тебе и честь сделать на ней первый шаг.
Иерок спрыгнул на гальку, поднялся на прибойную черту, переступив через полосу полузасохших водорослей, разноцветных панцирей рачков, морских звезд, и остановился.
Ушаков смотрел на него со шлюпки; эскимос не оборачивался, он стоял неподвижно, но по его виду можно было догадаться: он что-то говорит.
— Никак, молится? — тихо предположил один из матросов-гребцов.
— Не мешайте ему, — сказал Ушаков. — Пусть совершит свой обряд. У нас еще будет время для антирелигиозной работы.
Иерок медленно повернулся в сторону восхода. По движению его губ можно было понять, что он ведет какой-то неведомый разговор. Так он обратился ко всем сторонам света. В довершение всего он вытянул из-за пояса кисет, развязал его и разбросал вокруг черный черкасский табак.
— Иди сюда! — весело крикнул он Ушакову. — Здесь хороший, добрый берег…
Дальше Иерок повел себя так, словно он уже давным-давно жил здесь. Он легко и быстро шагал по прибрежной гальке, по тундровым кочкам, вспугивая гусей, полярных сов, куличков.
С моря на тундру наползал туман.
— Может, остановимся, переждем? — предложил Ушаков.
— Этот туман ненадолго, — уверенно сказал Иерок. — Не будем терять время.
Ушаков шел рядом с эскимосом, стараясь не отставать.
Так они прошли несколько километров. Еще издали увидели флагшток, на котором заметны были остатки флага, поднятого в 1924 году капитаном Давыдовым с канонерской лодки «Красный Октябрь». За два года ткань совершенно выцвела, и флаг представлял собой лоскутки белой материи. Ее тут же заменили на новый кумач.
Шагать по мокрой вязкой гальке было мучительно, а переходя в тундру, на качающиеся кочки, люди рисковали вывихнуть себе лодыжки. С непривычки
