Но врач не засмеялся. Юн не ипохондрик, у него нет привычки заходить к врачу «просто так». Те несколько раз, что он был здесь, его всегда приводили насильно.
— Прошу в кабинет,— сказал доктор.
Юн начал рассказ с утреннего происшествия. Он выходил с родственником в море искать снасти, но был как слепой, ничего не видел буквально под носом, все Франк высмотрел. Правда, они почти ничего и не нашли.
— Наверно, он лучше знал, где искать? — предположил доктор.
Юн не отрицал этого.
Он стоял у черты и читал буквы в таблице на противоположной стене и видел все: и одним глазом, и вторым, и двумя вместе, даже «w» и «z» на нижней строчке. Они с врачом снова вернулись за стол.
— А вообще как ты себя чувствуешь? Мигрени по-прежнему мучают?
— Нет. Очень редко.
— Ночью спишь? –Да.
— Лекарства свои пьешь?
Юн заерзал на стуле. В этом кабинете за его жизнь сменилось много докторов, к лекарствам все они относились по-разному, и он не мог сразу сообразить, какой ответ устроит нынешнего.
— Э-э… нет,— наудачу произнес он.
— Ну и как, нормально? –Да…
— Отлично. У нас тут есть некоторые чуть ли не с лекарственной зависимостью… Итак, Юн, что ты хотел мне рассказать? Говори.
Юн шел не на исповедь, просто хотел проверить, все ли в порядке со зрением, но зачем упускать такой шанс?
— Я забываю.
— Что?
События последних двух лет. Детство, юность, работу на стройке и в море он помнит во всех подробностях: пейзажи, лица, погода. Но то, что происходило в последних два года, буквально выпало из памяти, а теперь иногда — Юн это не контролирует — всплывает в ней, но фрагменты склеены неправильно, на эти воспоминания нельзя полагаться.
— Симптомы шока,— сказал доктор и пожал плечами.— Наверно, ты пережил горе два года назад?
Юн не мог придумать ничего, кроме бегства Лизы в Копенгаген и ее отъезда с острова, но вслух не сказал.
— Тут в карте написано, что мой предшественник поставил тебе диагноз «депрессия» и хотел направить к специалисту, но, как я понимаю, ты отказался.
Юн кивнул.
— Мы уезжаем,— сказал он.
— Вот как… Тебя это огорчает? –Да. И…
— Говори, говори. Я здесь именно для этого.
— Элизабет не хочет брать меня с собой.
— Вот придумал! Конечно же она хочет.
— Возможно, но я там лишний.
— Все время от времени оказываются лишними, поверь мне. Но я не допускаю и мысли, что она не хочет…
— Она замуж выходит.
— Так. А он тебе не нравится?
— Нет.
— И эта неприязнь взаимна? –Да.
— Тоже довольно обычная история. Тебя это угнетает? Нет, он действительно пришел убедиться, что здоров. Доктор назвал Юна приятным исключением из правил.
Ему обычно досаждают люди, твердо знающие, чем именно и насколько серьезно они больны и какие лекарства им надо выписать.
— Можно, конечно, провести полное обследование, но, честно говоря…
Юн ушел.
Элизабет весь вечер была задумчива, ее мучили запоздалые сомнения. Сама заварила кашу, говорила она, а теперь боюсь, как все пойдет, если Ханс вопреки ожиданиям все-таки разведется.
Они пили какао и снова были почти как настоящая семья. У нее на коленях лежало вязанье, он сидел в кресле-качалке и рассматривал свои ладони — бесконечную паутину линий судьбы.
— Лизы нет в живых,— робко сказал Юн.
— Чушь. Это неправда, даже если это написано на стене.
— Откуда ты знаешь?
— Юн, нельзя, чтоб из-за таких вещей у тебя появлялись страхи.
— Осенью водолазы нашли что-то в Лангеванн. Может, Лизу?
Нельзя было говорить это, но Юн жил в постоянной тревоге, весь извелся — вот и вырвалось.
— Ты заговариваешься,—ровным голосом ' сказала Элизабет.— Это просто мрачная, неудачная шутка. Я не дам и пяти эре за эти твои «пятна» в Лангеванн. Дед тоже чего только в озере не видел — ты забыл? Тогда решили, что там живет морское чудовище, он даже интервью по радио давал.
— Да, но…
— У тебя неуемная фантазия. Помнишь, как ветром снесло крышу с овина Карла и она упала на дорогу? А ты решил, что началась атомная война, настал Судный день и бог знает что.
— Мне же было лет десять, если не семь…
— Пятнадцать. Это случилось летом, после твоей конфирмации.
— Какое лето? Ноябрь.
— Нет, это было в июле, в самую страду! Сушила сдуло в море, помнишь?
Да, про сушила он помнил.
— Лиза живет припеваючи. Я видела ее пару месяцев назад, не больше. Ей пришлось уехать с острова из-за проблем с отцом — только из-за этого, кстати говоря,— и она сейчас у родни на юге. Юн, тебе нужно понять это и смириться, ты же взрослый. Жизнь не похожа ни на кино, ни на детектив. В основном она обычная и очень скучная…
Под водостоком на улице звенела капель, успокаивающе постукивали спицы в руках Элизабет, и старые ходики на стене тикали в своем обычном сонном ритме.
Юн вернулся к повседневности и сказал:
— Карл зовет меня искать овец.
— Понятно. А платить будет?
— Да нет…
— Так я и думала. Знаешь, сколько он взял за то, что вытащил из кювета машину Ханса?
— Нет.
— Триста крон! Живоглот. Почему это ты должен пахать на него бесплатно? Деньги у него есть.
Это уж наверно. Коров и быков у него много, фонд помощи жертвам стихийных бедствий ему не отказывает, работники у него нелегалы, да еще Карл ухитрился немало вытянуть из муниципалитета за то, что водопровод прошел по его земле. Так посмотреть, дела у Карла лучше, чем у большинства крестьян на острове, хотя хутор его и лежит в развалинах.
В тот вечер Юн засыпал, думая о Георге. Его мучило, что водолаз не дает о себе знать. Он уехал более месяца назад — слишком большой срок для того, чтобы его молчанию можно было найти какое-то утешительное оправдание.
15
С утеса ему открывалась вся деревня, одинокие хутора на севере острова, изрезанный шхерами берег. Юн искал в горах овец, не для заработка — от Карла гроша ломаного не дождешься,— но чтобы вырваться из дома. Там переезд из планов становился реальностью. Элизабет по мелочи паковала вещи — то картинку, то бра; как придет из школы, так до ночи и складывает. Медленно, но упорно она убирала его мир со столов, стен, со всех привычных мест и прятала в серые коробки, расставленные по всему дому, который теперь скорее напоминал склад.
Юн получил деньги за работу на озере Лангеванн и в каком-то безнадежном порыве купил на них вагонку для западной стены. Но было поздно: бессмысленные, по ее мнению, траты уже не могли заставить Элизабет свернуть с пути.
— Хоть в море выкини! — рассмеялась она ему в лицо. Все было решено.
Вот он и сбежал в горы. Здесь между ним и пропащей деревней лежит печальная даль. Там внизу все замерло. С рыбой на этот год покончено, бочки с засоленной селедкой стоят за рыбзаводом, скот в стойлах, стройки, включая водопровод, заморожены до тепла… Настала осень: куда ни бросишь взгляд — слякоть, мокрый снег, бурые поля и черные горы.
Юн закрыл глаза, уперся лбом в скалу и подумал, что, если бы не разоряли дом его детства, он был бы вполне счастливым человеком. Про пятно в воде он забыл, видения его больше не посещали. Он мог бы наслаждаться осенне-зимней спячкой, хотя бы обществом Карла и его косматых овец. Легонько
