вспомнилось слово 'порты', встреченное в каком-то словаре), заправленных в армейские ботинки умопомрачительного размера.
В руке он держал бутылку - судя по всему, водочную. Та буквально тонула в широченной пясти, тоже грязной: Власову с его места была видна въевшаяся чернота под ногтями незнакомца.
Фридриха передёрнуло от омерзения.
- Прошу внимания! - Гельман забежал с другой стороны, снова приобнял вошедшего. - Лучший русский поэт современности! Валериан Рукосыло- Пермский! Сегодня специально... в честь нашего вечера... творческий блиц!
- Выпить есть? - густым насморочным басом прогудел его подопечный.
Никто ему не ответил.
Власов к тому моменту уже сидел. Странноватая фамилия поэта показалась ему смутно знакомой - вроде бы была какая-то история... Увы, хвостик воспоминания всё никак не ухватывался.
- Это ещё что такое? - тихо спросил Фридрих, нагибаясь к Михаилу.
- А, это... - юноша махнул рукой с видом крайней досады. - Я думал, это позже будет... Позорище. Гельман на вечера водит всяких уродов. Этого из Перми выез. Называет это 'живой поэзией'.
Тут все разговоры перекрыл густой голос новопришедшего:
- Ну так нальёт кто-нибудь русскому человеку?
Гельман по-обезьяньи ловко шмыгнул к минибару, схватил бутылку с вином и передал поэту. Тот смачно присосался, хлебнул.
- Кислятина, - пробурчал он и приложился ещё раз. Гельман дождался глотка, потом аккуратно вынул бутылку из пясти и поставил на стол.
Поэт и бровью не повёл. Видимо, опёку со стороны галерейщика он принимал как должное.
- Зажались чё? - обратился он к сидящим в зале. - Давно живого поэта не видели? Ну ща устроим тут веселуху. Лив-арт, всё горячее. Ым... - он икнул, - ымпровизация нах.
Рукосыло зевнул, и стало видно, что у него не хватает зубов в верхней челюсти.
Гельман улыбнулся, как бы приглашая всех оценить шутку.
- Ну чё? Из русского цикла почитаем что-нибудь. Про Россию и Революцию. Я за революцию духа и всего на свете. Потому что всё говно и нищета, если духа не видно...
Зал молчал, разговоры примолкли.
- Заскучали? Вот, значит, стихи. Не эти ваши дихтунги, а правда! О жизни нашей мудацкой!
Поэт встал в позу, отдалённо напоминающую позу молотобойца, и, помогая себе взмахами кулака, выкрикнул в зал:
- О Русь, я срусь,
А по звизде -
Я пьян, я ссан,
Болят муде,
Разврат - мне брат,
Мой Бог - мой скот,
Я в катыхах
Сижу, задрот...
Власов, ошеломлённый таким свинством, обвёл глазами зал. Никто не вставал с места, никто не возмущался. Прищурившись, он вгляделся в лицо Рифеншталь: на нём застыло выражение, которое, наверное, можно было бы поименовать удовлетворённой гадливостью. Ей было противно - но она была довольна этим обстоятельством.
Расправившись с жизнью, поэт заявил, что сейчас прочтёт 'что-нибудь социальное'.
- О немецком засилье! - заявил он, делая руками сложные движения, будто наматывал на запястья невидимый канат.
- Глупый немец
лезет тупо,
Он дрожит
своей залупой,
Он кусается
Зубами,
Да спасается
Словами
О говне и пердеже
На полицейской бумаге верже!
- последние слова он как бы пропел, противно подвывая.
- Это из Мандельштама, контекстуально, обратите внимание, - откомментировал Гельман, взявший на себя роль конферансье. - Вы, конечно, знаете великого русского поэта Осипа Мандельштама? - фраза была выпущена в воздух, но так, чтобы задеть слух Власова.
- Что за скотство? - прошипел Фридрих в пространство. Слова попали в ухо Михаила.
- Иллюстрация любимых теорий Мюрата Александровича, - сказал юноша, несколько понизив голос. - В частности, насчёт организации. Он считает, что при хорошей организации из любого дерьма можно слепить конфетку и продать целевой аудитории. Этого Рукосылу он даже в Америку продавал. За жертву фашизма.
Тут у Власова, наконец, щёлкнуло в голове: он вспомнил, где слышал эту фамилию.
Во время польских событий в российских газетах появились сведения об убийстве пермской девочки по имени Ольга Рукосыла. Та якобы убежала из дому, чтобы посмотреть на польскую революцию, проехала через всю Россию, пробралась в Польшу и погибла на варшавской улице - от рук каких-то 'фашистских отрядом самообороны'. Подробности смерти расписывались в самых ужасных красках. 'Свободное Слово' опубликовало интервью убитого горем отца девочки, который призывал к отмщению.
Правда, довольно скоро выяснилось, что никакой девочки не было: так называемый 'отец', некий Валериан Рукосыло, называющий себя 'поэтом', просто-напросто выдумал всю эту историю. Никакой дочери у него не было, как и детей вообще. На суде - 'поэта' привлекли к ответственности - он заявил, что его 'убитая дочь', оказывается, была 'виртуальным художественным объектом', а интервью - 'художественной акцией, разоблачающей буржуазно-фашистское общество тотальной симуляции'.
Интереснее было то, что в защиту 'художника и поэта' публично выступили несколько западных политических деятелей (правда, второго ряда). Все они пели песню на тему того, что 'искусство должно быть свободно'. На Востоке в защиту Рукосыло выступила только Новодворская, которая в очередном интервью заявила, что 'фашизм - это отсутствие чувства юмора', а выходку 'художника' назвала 'невинной мистификацией в духе сюрреализма'. Российский суд отнёсся к этому иначе: Рукосыло приговорили к большому штрафу, который был выплачен неизвестными доброжелателями - впрочем, никто не сомневался, что среди таковых был Гельман... Непонятно было только, что этот тип делает здесь и зачем читает гнусные стишки.
- В этой грёбаной, стылой стране,
Где туманы и мгла мировая,
Я стою по колено в говне... -
поэт прервался, чтобы ещё глотнуть из горла.
Власов ещё раз посмотрел на Фрау. Та демонстративно подняла ссохшиеся от старости и похожие на птичьи лапки ладошки - и сдвинула их. Гельман тут же поднял руки и зашлёпал ладошками. Зал подхватил, правда, без особой охоты.
- Понравилось? - ухмыльнулся поэт, отчего его уродливая физиономия стала ещё страшнее.
- Его что, нельзя было помыть и причесать? - тихо спросил Власов у Михаила.
- Гельман его специально так наряжает, - объяснил Михаил. - По его мнению, это и есть типичный русский. Вот он его и поддерживает в типично русском состоянии: поит дрянной водкой и кормит на убой. А для
- Но ведь вы так не считаете?
- Я реалист, - буркнул Михаил. - Я понимаю, что бессмысленно бороться в одиночку. И надо использовать те возможности, которые есть.
Против чего именно он борется, он не пояснил, ибо в этот момент Рукосыло, закончив, наконец, про мировую мглу, подбоченился и громко заявил:
- Уныло как-то у вас. Ну, повеселю. Обхохочетесь. Стишастики у меня совсем новые. Называется - 'Чем пахнут штаны'. Про штаны будем слушать?
- Это аллюзия на одного итальянского поэта... - начал Гельман, но уже изрядно набравшийся Рукосыло отмахнулся от него, как от мухи:
- Итак, читаю! Штаны! Сначала тебе, Мюрат!
- У жидишки чем пахнут штанишки?
Как подмышки пархатой мартышки!
Гельман поморщился, но промолчал. Кто-то за соседним столом кашлянул, поперхнувшись едой.
Почуявший волю поэт обвёл всех победоносным взором и рявкнул:
- А у шлюшки чем пахнут штанюшки?
М-м-мокропсятинкой бабьей игрушки! - на 'псятинке' он мерзко причмокнул.
- Всё гаже и гаже, - откомметрировал Михаил. - Сейчас его, наверное, выкидывать будут.
- Кого? - не понял Власов.
- Да этого... Рукосылу. Он, как напьётся, начинает буянить, - пояснил Михаил. - Это у него такой имидж. Ну, в смысле, ложный гештальт, - пояснил он зачем-то.
