— Дьявол нахальный! — шипит она, но вдруг начинает хохотать, искренне. У неё под грудью, там, где я укрылся, всё ходит ходуном. — Это шантаж. Чистой воды безжалостный шантаж.
Но её рука неохотно возвращается на место, слегка сжимает его тремя пальцами и начинает поглаживать. Я не чувствую особого рвения с её стороны, но она делает это. Как ни хочется мне постонать, я прикусываю язык. Ни звука. И так понятно, что я зашёл дальше некуда.
Сильвия останавливается, наклоняется к столику, отпивает глоток из своего стоящего там наполовину пустого стакана с коньяком. Голова моя оказывается в капкане. Потом она откидывается назад и снова принимается за меня, на этот раз живее, возможно, нетерпеливее.
— Хорошо? — спрашивает она, долго не слыша от меня ни звука. Она, насколько я понимаю, из тех дам, которые привыкли добиваться успеха во всех своих начинаниях.
— Ага, — отвечаю я из недр шерстяного свитера. Я нюхом чувствую, что если она поначалу и мёрзла, то больше нет. Сопревшее тело источает запах. Мне он нравится.
Сильвия спрашивает, не поставить ли нам музыку.
— Я хочу увидеть тебя голой, — говорю я.
— Довольно с тебя, — отвечает она, не сбиваясь, как ни странно, с ритма.
— Я хочу увидеть тебя голой. Я ничего не сделаю, только посмотрю.
— Но я не хочу, чтобы ты видел меня голой. Лежи, не трепыхайся, а то уйду.
— Я видел тебя почти голой, — напоминаю я.
— Не ври.
— У тебя в квартире.
— Враки. Я не была голой.
— На тебе было немногим больше, чем ничего, — дразню я её.
— Не описать, чего только на мне не было, — отвечает она, и я вижу, что она решила подыграть мне. Хотя это не игрушки. Для меня, во всяком случае.
— А торс считается? — спрашиваю я, стараясь говорить философски-рассудительно.
— Считается торс, считается! Знаешь, что я тебе скажу — это в голове не укладывается. То ты рассказываешь всякие ужасы про своё детство, а через две секунды...
— Вот видишь, какая действенная терапия. Ну так что с торсом? — спрашиваю я. — Здесь у меня жарковато. Чувствуешь?
— Ничего я не чувствую. Потом, у тебя нет занавесок.
— Никто не подсматривает. Люди гораздо менее любопытны, чем ты думаешь.
— Чем я думаю? Я знаю! За мной один чудак шпионит постоянно.
— Сейчас он занят и не сможет заглянуть в окно.
Но во мне вдруг проклёвывается злость и ярость, и я собираюсь уже сказать, мол, ладно с ним с раздеванием, руками получше работай. Я бы так и сказал, когда бы она вдруг не отпустила руку, чтобы вцепиться в пуловер и стащить его через голову. Под ним оказался мягкий растянутый лифчик. А я готов был поклясться, что под свитером ничего нет.
— Сядь там, в углу. Тогда я его сниму, — командует она.
Я подчиняюсь. Вплотную вжимаюсь в подлокотник и смотрю на неё. Лицо я увидел только теперь, странно, оно злое и сердитое. Перед таким не устоит никто. Ноги наши переплетены. Когда она заводит за спину руки, чтобы расстегнуть застёжку, я беру пенис в кулак. Когда она снимает лифчик и сиськи с большими пурпурно-красными сосками тяжело шмякаются вниз, я принимаюсь дрочить.
— Чудесно, —говорю я. —Ты красавица.
Она краснеет. Но я не умасливаю её: груди круглые, безупречные, а кожа лунного цвета. На животе пара складок, но и он прекрасен. Она так обворожительна, что я вот-вот заплачу. Пенис скачет у меня в руке.
— И что, мне так сидеть? — спрашивает она. Я рассматриваю её лицо, желая убедиться, что её наконец проняло. Но вижу только неуверенность и недовольство. Мне её жаль, бедняжку.
— Можешь их поласкать, — советую я.
Сильвия ощупывает груди так, будто случайно их обнаружила. Она прикрывает глаза. Внезапно я замечаю, что она из-под опущенных век следит за тем, что делает моя правая рука, и от такого зрелища даже раздвинула губы. Не многие видали это.
Хватит, однако. Я хватаю её за штанины и тяну, опрокидывая на спину. «Нет!» —выговаривает Сильвия. Я усаживаюсь ей на живот, расчехляю пенис полностью и всовываю ей между сиськами. Потом беру их в руки и свожу вместе. Этими фантазиями я тешил себя давно.
— Пусти меня! Я не хочу. Пожалуйста, пусти! — просит она.
— Просто полежи спокойно, — отвечаю я, делая ритмичные движения тазом. Картинка возбуждает меня зверски, больше даже, чем моего голубчика. Я в самом деле не могу остановиться; я слышу, что она плачет и умоляет, но надеюсь вот-вот кончить. Уже близко... Но тут она отвлекает меня. Чего ей не лежится?
— Сигбьёрн, сию секунду отпусти меня! Ты меня слышишь? Или ты немедленно меня отпускаешь, или я заявляю в полицию!
— Тебе больно? — спрашиваю я, и сам содрогаюсь от звука своего голоса. Он холоден как лёд.
— Быстро сделал, как я сказала! — угрожает она.
Я отступаюсь, не кончив дела. Всё равно б не вышло. Чего она так взъелась?
Трясущимися руками Сильвия натягивает свитер. Бюстгальтер с монументальными лямками по-прежнему лежит между нами на диване.
— Чтоб я тебя больше никогда не видела, — говорит она тихо.
— С тобой ничего не случилось, как я вижу, — отвечаю я.
— Вот дура, поверила тебе! — свиристит она. — С какой стати? Ладно — больше я тебя не увижу.
— Раз уж это последний раз, отчего бы нам не раздеться и не проделать всё по-людски?
— Мечтать невредно. Но у тебя с головой беда. Сигбьёрн, ты знаешь, что ты сумасшедший? И мне тебя ни капельки не жалко.
— А только что жалела.
— Впредь буду умнее. Засим я откланиваюсь. И учти: если ты одним глазком покосишь в мою сторону, я немедленно сообщу полиции. Это тебе хорошо понятно?
— Ты съедешь?
— Зачем? Ты же оставишь меня в покое, правда?
Я киваю.
Она встаёт и идёт к двери.
— Сильвия? — окликаю я.
— Что ещё?
— Ничего, — говорю я, продолжая мять её бюстгальтер. Мне хочется поиграть им ещё минутку.
Она хлопает дверью со всей дури.
Приходится мне потом попыжиться, чтобы впихнуть бюстгальтер с этими толстенными лямками в прорезь её почтового ящика.
— Ты ничего не забыл? — задыхается в трубке Туре Мельхейм.
Забыл? Я не могу вспомнить, чем занят, кто таков и где моё место в мире, но чтобы я забыл некую простую и конкретную вещь, имеющую касательство к Туре Мельхейму? Не припоминаю.
— Ты в порядке?— спрашиваю я. В данную секунду я занимаюсь тем, что вожу ручкой по кальке. Каракули походят на шпиль собора. Частокол острых, узких башен с квадратным основанием, как бы пирамид, для чего-то вытянутых вверх. Пустое рукоблудие.
— Я только что говорил с Эйнаром Сюлте. Он сказал, что ты ему не звонил. Хотя, помнится мне, давно должен был это сделать.
Да, про Сюлте я забыл. Это просто очередное свидетельство того, до чего дырявая теперь у меня связь с действительностью. Вообразить, будто сумею притерпеться к Сюлте или возьмусь за работу, буде он мне её предложит, я не в силах, но и отказаться с порога кишка тонка.
— Я потерял его телефон, — отбрехиваюсь я.
Туре диктует мне его, уже в третий раз.
— Он в городе до пятницы и хочет повидаться с тобой и показать дом.
Страх перед общением с дико незнакомым человеком так силён, что мне приходится прибегнуть к технике самовнушения: сконцентрировавшись на предметах в комнате, потом на звуках вокруг, наконец, на процессах внутри моего тела, я медленно сжимаю круг, пядь за пядью, и слышу только, как колотится моё сердце. Когда я различаю каждый удар явственно, я беру трубку и набираю номер Сюлте.
Он дружелюбен. Сначала предлагает пообедать в «Театральном кафе» в половине второго. Потом вспоминает (похоже, ему суфлируют, секретарь, наверно), что уже обещал кому-то ланч и предлагает увидеться попозже, часика в три. Не мог бы я подскочить на заповедный остров Бугдёй, улица Коммандервейен, такой-то номер? Он будет ждать меня у дома. Так и договариваемся.
Для, как теперь говорят, прикола я пририсовываю одному из шпилей распятие.
Приняв душ и облачившись без претензий — в джинсы, льняную, грубого переплетения, рубашку и толстую шерстяную кофту, я спускаюсь вниз и сажусь в машину. И не вспомнить, когда выезжал в последний раз. Бесцветное солнце осветляет блёклый день. Снег по обочинам всё ещё белеет. Белое красиво. Сомневаюсь, чтоб в гардеробе Сильвии была хоть одна белая вещь.
Стоя в пробке на повороте с Бугдёй-аллеи вниз к Шёлюст, я рассматриваю новые офисные дворцы, взметнувшиеся за последние несколько лет. Ещё
