Младший из оставшихся заморгал перепуганно, отвесил нижнюю губу. Худощавый кадет ударом ноги заставил заткнуться магнитофон.
— Парни, спасибо за помощь, — быстро сказал Генка. Крепыш улыбнулся:
— Да ладно… Мы видим — пошли, ну и решили посмотреть, что там…
— А если серьёзно, — сказал худощавый, — пять дней назад наше го одного в тамбуре по башке огрели и обчистили. Вот мы и обрадовались.
— Это не мы… — хныкнул кто-то.
— А ну-ка, всем встать! — прикрикнул рослый. — Встать, я сказал, на скамейки, вот сюда, живо, ну?!.
— Я Артём, он Мишка, — тем временем представил себя и друга худощавый.
— Женёк, — пожал Генка протянутую руку. — Они всё живы?
— Пока все, — оценил на глаз Артём. — Но это ненадолго, я тебе точно говорю…
— Так, — Мишка, широко расставив ноги, встал возле скамеек, на которых сидели, хмуро сопя, все семеро нападавших. — Я вообщето предлагал вас выбросить из поезда. Вы бы его, — он кивнул на Генку, — точно выбросили. Выбросили бы, сволочи… Но он вас пожалел. Поэтому действовать будем подругому. Накажем вас, как наказывали взбунтовавшихся негров в благословленные времена…
— Мы не негры… — пробормотал кто-то из мальчишек. Мишка презрительно спросил:
— Это кто там высказался, не подумав? — ответом было молчание. — Негры, негры, — кивнул Мишка. — И по музону, и по базару, и по виду… А что кожа белая — так, может, вы из клуба поклонников Майкла Джексона? Может, вы последний месяц в «тайде» просидели для маскировки? Поэтому делаем так… Встать всем!
Шестеро встали, глядя попрежнему в пол. Седьмой — обладатель биты — остался сидеть, буркнув:
— Чего я буду вставать…
Мишка молча нанёс ему удар по ушам ладонями, и тот повалился со скамьи в проход мешком. Остальные шарахнулись в кучу.
— Кто по счёту «десять» всё ещё будет в штанах и трусах, — процедил Мишка, — с тем будет так же… раз!
Артём засмеялся. Генка смотрел с отвращением, как мальчишки срывают с себя одежду и замирают, попрежнему не поднимая глаз и прикрываясь ладонями. Младший начал плакать — тихо, но без остановки, остальные отчётливо моргали, сдерживая слёзы. кто-то сказал тоненько:
— Мы больше не будем…
— Вы не только негры, вы ещё и сопляки, — заметил Мишка, пиная ногой валяющееся барахло. — А были такие смелые… А теперь разговор на уровне первоклашки… О, очнулся! — он помог встать завозившемуся парню и сказал: — Тебе в какой-то степени повезло. Тём, кинь ремень… Вот, — он вложил ремень в руку недоумённо посмотревшего парня. — Сейчас ты отвесишь каждому своему приятелю по десять ударов. Увижу, что бьёшь не в силу — сам получишь тридцать. От меня.
— Я не бу… — начал парень и получил удар под дых.
— К делу, — заключил Мишка. — Начнём с младших, чтобы долго не мучились… Иди сюда, — он указал на плачущего.
— Я не хочу… — простонал тот, пятясь, но приятели расступались.
— А он? — Мишка посмотрел на Генку. — Он хотел, чтобы его ограбили и порезали? А остальные? Он же у вас не первый… Сюда, быстро! — рявкнул Мишка, показывая на лавку.
— Я не хочу, пожалуйста, не надо… — мальчишка свёл колени и вдруг начал мочиться. Мишка рывком швырнул его на лавку. Генка отвернулся. Артём скривил губы.
— Начинай, — предложил он всё ещё пытающемуся восстановить дыхание парню с ремнём. Тот замялся, часто моргая, губы дрожали. Он облизнул их и спросил с надеждой:
— А если я… вы меня не тронете?
— Сань, не надо, Сань, пожалуйста, не надо… — тихо просил, не поднимая головы, мальчишка на лавке, и Генка услышал и увидел, что плачут уже и все остальные. — Сань, ну пожалуйста…
— Не тронем, — ответил Мишка. — Пряжкой бей, понял? Остальные считают! Вслух! — парень ещё раз взглянул на всех и, подойдя к лавке, размахнулся. Лежащий мальчишка вцепился побелевшими пальцами в край скамьи…
— Раассс… — загипнотизированно выдохнули пять ртов.
— Ну ты гад, — почти удивлённо сказал Мишка, поймав руку с ремнём. — Ты же у них старший. Ты их на всё это подбивал, я нюхом чую… Небось, Доном Корлеоне себя чувствовал? — он выгнул руку, ремень упал, его ловко подхватил Артём. — И ты бы ударил? Пряжкой? Да ведь ему лет двенадцать, ты бы в полную силу его с пятого или шестого удара до кости пробил бы… — он оттолкнул парня, и тот мягко упал на лавку, боясь пошевелиться лишний раз. Мишка посмотрел на остальных, на залитые слезами лица, дёрнул углом рта. — Зрелище… Да, вы не негры… Вы вообще непонятно кто. Сейчас вы соберёте барахло, оденетесь и пойдёте в соседний вагон. Доедете, куда вам нужно. Пойдёте по домам. И впредь… хотя — вам жить, чего мне вас учить, у вас это всё равно мимо ушей летит. Но одно запомните — как легко этот, — он указал на сидящего парня, — вас подставил и предал. И ещё одно — как вы тут стояли без штанов, шестеро героев, и готовы были лечь под ремень. И третье — как вы друг за друга прятались и младшего вперёд вытолкнули. Насчёт негров — не знаю, но что вы не русские — это точно… Хватит сопли распускать! Мы вам не милиция… куда вы скоро загремите, если не завяжете с этой фигнёй. И если кто-то не знал, что это больно — когда бьют, то теперь вы это выучили назубок…
… —Ну вот мне скоро и выходить, — Генка дружелюбно улыбнулся кадетам. — А там ещё топать и топать… Слушай, Тём, — он кивнул худощавому, — а спой ещё чтонибудь. Коротенькое.
— Коротенькое? — Артём позвякал струнами. — Ну ладно, вот коротенькое…
— О, моя остановка! — Генка вскочил. — Вот что, ребята… — он потёр ухо. — Когда вы станете офицерами… и вам однажды скажут, что ради интересов страны надо сложить оружие — никогда не верьте этому. Обидно будет, чесслово!..
… Больше всего Генка удивился, увидев под фонарём фигуру всадника с запасной лошадью. И только подойдя ближе, увидел, что это Надька.
— Ты? — вырвалось у Генки. Девчонка кинула ему повод:
— Ребята сказали, что ты куда-то пропал. А я подумала — должен приехать ведь… Ну я заседлала, поскакала, а теперь жду стою… Что случилосьто? Зачем ездили?
— Да так, — Генка взлетел в седло, — дела… Отошёл, знакомого встретил, представляешь — и профукал электричку… — он перестал разворачивать коня и тихо сказал: — Надь… Спасибо тебе огромное… ну, что приехала!
ПОСИДЕЛКИ — ПОГЛЯДЕЛКИ
Генке нравились такие вечера.
Ну вообщето в селе ему нравилось всё. Он даже пару раз подумывал: а что если насесть на родителей — пусть бросают всё и переезжают сюда! Но потом понимал, что отец не согласится.
И всётаки такие вечера ему нравились больше всего.
Он здорово уставал за день. Это была приятная усталость, и от неё иногда хотелось вечером ничем не заниматься. Тогда Генка — если не было Надьки, с которой можно посидеть в темноте на крыльце, просто поболтать, в любом случае — найти занятие — так вот, тогда он просто шагал по сельским удицам, куда глаза глядят, выбирал ненаселённые, смотрел на яркое, негородское небо, посыпанное звёздной солью, напевал, присаживался на жерди заборов. Или наоборот ходил по людным местам, здоровался, заговаривал с людьми… И почти всегда рано или поздлно находил гденибудь компанию, с которой можно было и задержаться.
Вот и сейчас — свернув за угол наугад, он увидел небольшой костерок, почувствовал запах печёной картошки, услышал треньканье гитары. И подошёл ближе, с ходу пожаловавшись:
