Брагин. 1995
Пули бешено свистели в воздухе, крошили камень и землю, упорно ковыряли бетон, жутко, смертельными долотами долбили мёртвые остовы домов. Тук-тук-тук — дробные удары в стену, в глухо отзывающийся кирпич, будто сама смерть вгоняет гвозди в крышку твоего гроба. Тук-тук-тук…
— Минут через десять выдохнутся. — Капитан-проводник сплюнул, и в осипшем голосе послышалась злость. — У нас каждый второй убитый в батальоне погиб от своих, — сказал он Брагину. — Когда слышу рев самолета, меня аж трясёт. На кого работает авиация, не поймёшь. На кого артиллерия — тоже. Бардак вселенский, такую мать!
И он, и сопровождавшие его бойцы были донельзя вымотанные, угрюмые и какие-то потерянные. Они чувствовали себя брошенными на убой — без чёткого плана и какой следует связи, без единого боевого управления и огневой поддержки, не говоря уже о таких жизненно важных, по сути, вещах, как горячее питание или баня… Вроде и год уже далеко не сорок первый, а у нас всё гонят солдат вперёд без самого необходимого да ещё требуют высокого боевого духа. А какой боевой дух, когда ты чувствуешь себя расходным материалом? Когда кругом только грязь, неизвестность, озлобленность и страх плюс скорая перспектива стать «трехсотым» или «двухсотым»…
— Да, бардак, — скупо отозвался Брагин, не видевший особого смысла рассуждать о том, что лично ему изменить было не под силу. Угостил капитана ментоловым «Мальборо» и, вжимаясь всем телом в стылую землю, незаметно и цепко посмотрел по сторонам. «Что там у нас?»
«У нас» никакого бардака не было и в помине, благо его парней, много чего в этой жизни видевших, беспорядочной стрельбой было не удивить. Равно как и прицельной. Прикомандированные тоже держались ничего, сразу чувствуется, тёртые, битые, нюхавшие пороху, разбойники ещё те. Временами Брагин даже спрашивал себя, кто кому придан? Они в помощь его группе — или наоборот?..
Осколок камня прошёлся по щеке мелкой шрапнелью. Брагин смахнул кровь, перевернулся на спину и посмотрел в здешнее небо. Низкое, серое, густо закопчённое дымами, ощутимо давящее… Локальных войн Брагин видел немало. Прошёл и Баку, и Кутаиси, и Цхинвали, и Приднестровье, но здесь было нечто особенное. Грозный девяносто пятого года напоминал Берлин сорок пятого, где «маршал-победитель» ухнул полмиллиона жизней только за то, чтобы опередить других маршалов и войти туда первым. Полвека спустя жизни русских солдат и офицеров снова кому-то выстилали дорожку. Авиация бомбила жилые кварталы, а Старопромысловский район с его нефтеперегонным заводом не замечала в упор. Оставалось предположить: тот, кто имел с этого завода интерес, мог цыкнуть на министра обороны. Или не цыкнуть, а просто взять его в долю. А может, и не министра, а того, кто над министром…
Вот поэтому Брагин теперь хотел только одного — выслужить пенсию и свалить на дембель. Какие вообще на гражданке могут быть у человека проблемы?.. Он заработает денег и купит себе дом. Он даже знал, где конкретно, — в самом лучшем месте на свете, под Питером, в дачном посёлке Орехово. Поставить капитальный забор, посадить малину, завести кота. Большого, сибирского, чтобы ловил мышей и мурлыкал у печки…
Брагин усмехнулся про себя, взял поудобней автомат и глянул на часы. «Что-то размяк ты, Колян, задумчив стал, это не к добру, — сказал он себе. — Куда денешься от родовой судьбы — с оружием родину защищать? С детства памятные леса, равнины и взгорья?.. А потом узнавать, что леса, равнины и взгорья трижды проданы налево, а родине на твою судьбу изрядно начхать…»
Прадед Брагина, лихой урядник-пластун, выслужил полный бант — четыре Георгиевских солдатских креста, — дошёл до офицера… и был без следствия расстрелян в подвале ВЧК. Дед, герой испанской и финской, был репрессирован по доносу и сгинул без вести в лагерях. Батя, потерявший ноги в Афгане, спился от безнадёжности и нищеты. До самого Брагина рука благодарного отечества пока ещё не дотянулась, впрочем, дело не дошло, но, вполне вероятно, всё было ещё впереди…
Стрельба между тем закончилась, как и обещал провожатый.
— Хорош, пехота! — заорал тот во всю мочь. — Свои.
Секунду висела тишина, затем с той стороны донеслось:
— Кто свои? Отзовись!
В хриплом голосе звучала досада: хрена ли палили, раз тут свои.
— Капитан Малыгин, третий батальон, — опять что было силы заорал провожатый. — Игорь, мать твою, никак ты?
— Покажись, — велел тот же голос, казалось слегка подобревший.
Капитан поднялся, и раздалась команда:
— Давай сюда.
Сюда — это за полуразрушенную кирпичную стену, в беспорядочную мешанину ящиков с боеприпасами, мешков с песком, оружия, лопат, ломов и прочего военного скарба. Гвардейским порядком здесь и не пахло.
— Семён, ты, — встретил провожатого другой капитан, без улыбки подал грязную руку. — Ну, привет-привет. Прости, брат, «махор» решил, что это «чехи» в атаку пошли, вот мы и… А это кто ещё с тобой?
Спросил громко, с вызовом, явно нарываясь на разговоры, — увидел вооружение, экипировку, отличные «забугорные» бронежилеты.
— Комбат приказал сопроводить и вывести в пятнадцатый квадрат, — пожал провожатый плечами и посмотрел на часы. — Ого, сколько натикало-то, блин, а нам ещё обратно бы дотемна… Ну что, брат, удачи, мы пойдём.
— Удачи и тебе. — Капитан пожал ему руку и с издёвкой посмотрел на группу Брагина. — А может, господа всё-таки передумают, останутся и займут позицию на левом фланге? Места там до хрена, хватит всем, только за вчера у меня двадцать «двухсотых»…
В голосе его было столько ненависти и муки, что Брагин улыбнулся ему и покладисто сказал:
— Да ладно тебе, капитан, остынь, не мы здесь командуем. Береги себя, пока. — Тоже покосился на часы, потом на серый небосвод и кивнул проводнику. — Пошли.
Легко сказать, пошли. Скорее рванули, где зигзагами, где перекатом. Перебежками по обломкам кирпича, бетона и стекла, старательно избегая открытых участков улиц… Так, что от пота щиплет глаза, бьётся в крови адреналин и пар валит от комбезов.
А вокруг… Зона Стругацких кажется парком отдыха: вывернутые с корнем столбы, стриженные осколками деревья, советской постройки дома, попавшие под советский же «Град»… И за пределом сюрреализма — наша сгоревшая техника. С пробитыми бортами, с кремированными экипажами, с многотонными башнями, оторванными взрывом боеукладки… Взгляд выдёргивал из общей массы странную конструкцию: танковое шасси, хитрая башня, ракетные направляющие, пухлый блин локатора… да это же «Тунгуска», зенитный войсковой комплекс для борьбы с воздушными целями. Спрашивается, какой же чёрт в широких лампасах загнал её сюда, в грозненские переулки?! Не иначе, прямой наследник того, кто бросал танки на берлинские улицы, под фауст-патроны…
Капитан-провожатый знай нёсся вперёд. Через хаос завалов, сквозь подвалы и щели, по руинам и мусору. Темп и зигзаги были такие, что Брагин на время потерял ориентацию и только по наручному компасу отслеживал общее направление. Наконец «Сусанин» остановился, перевёл дыхание и закурил.
— Ну вот, — сказал он. — Отсюда до вашего квадрата с гулькин хрен, около двух кварталов. Вам вон туда. Ну а нам — двигать до хаты. Как стемнеет — хана, свои же подстрелят. Так что честь имею, удачи.
Чувствовалось, до каких чёртиков ему надоело таскаться под пулями с незнакомыми людьми. А то, что комбат приказал, так он далеко, да и хрен с ним.
— Удачи, — пожал ему руку Брагин, сунул пачку «Мальборо»…
Подождал, пока не стихнут быстрые шаги, опять оценивающе посмотрел на небо и, быстро прикинув, что к чему, повёл людей к ближайшему подвалу. — Заходим, парни. Вперёд.
Зашли, конечно, с опаской, держа гранаты и стволы, но в подвале оказалось тихо и спокойно. Ясен пень, здесь, как и всюду, стреляли, и стреляли много, но — раньше, где-то с неделю назад. На полу валялись гильзы, вскрытые цинки, бурые бинты… И, опять же как всюду, в воздухе висел выворачивающий
