Подняли флаг, заиграл духовой оркестр. Оркестранты были в синей форме, трубы сверкали на солнце. Бургомистр приветствовал правление кооператива, оркестр исполнил «Да, мы любим...»[2], и процессия двинулась по улице. Впереди шли двое детей, каждый нес букет цветов. Следом шествовала маленькая девочка в национальном костюме с красной фланелевой подушкой в руках. На подушке лежали ножницы, с которых она не сводила глаз и так боялась споткнуться, что шла еле-еле, и фру Сальвесен приходилось подталкивать ее в спину, чтобы не замедлять шествие.
Маршрут был намечен заранее, но дирижер оркестра перепутал и повел процессию мимо дома Андерсенов. Туне и Эрик сидели у костра и следили за курицей, но, едва заслышав музыку, удрали. Фру Андерсен с тремя малышами подошла к калитке и, улыбаясь, приветливо махала рукой. Хермансена рассердило, что в строю кто-то из детей закричал ей «ура», а кое-кто хотел побежать в сад, но был вовремя остановлен твердой материнской рукой.
Оркестр бодро прошагал до входа на детскую площадку, где уже стояли бургомистр и члены правления кооператива. Фоторепортеры щелкали затворами, а родители старались поставить своих детей на передний план. Когда оркестр замолчал, закричали дети. Им хотелось, чтобы все это поскорее кончилось и им наконец дали поиграть на площадке. В последние дни ее держали закрытой, чтобы к торжественному моменту был идеальный порядок.
Хермансен похлопал в ладоши, призывая к тишине, но дети не поняли и тоже принялись хлопать.
Бургомистр украдкой бросил взгляд на часы. Он был занятой человек и до конца дня должен был успеть на заседания четырех комитетов. Когда он взял слово, то начал со своего собственного детства. Потом дал краткую характеристику изменений, произошедших в области детского призрения:
— Конечно, это вопрос в основе своей экономический, но здесь очень важно отметить изменения в чисто психологическом плане. Хотя мы живем в век атома и автомобиля, наш век — это прежде всего век ребенка. Дети наконец-то поставлены во главу угла, и это место принадлежит им по праву. Детская площадка, которую мы сегодня открываем, может служить символом и примером того, как изменилось отношение родителей и властей и к будущему вообще и к молодому поколению в частности.
Глядя в эти сияющие и полные нетерпения глаза детей, жаждущих вступить в обладание своим царством, — говорил бургомистр, — от имени и по поручению муниципалитета города Осло я объявляю...
Девочка потеряла ножницы и испуганно смотрела на пустую подушку. Бургомистр, предупрежденный о ритуале открытия, вопросительно взглянул на фру Сальве-сен, но положение спас какой-то мальчишка из толпы, крикнув: «Рвите!»
Улыбающийся бургомистр взялся за ленту и хотел разорвать. Но лента была двухсантиметровой ширины и прочная, как шкура угря. Бургомистр старался изо всех сил, но ничего не получалось. Подскочил Хермансен, принялись за дело вдвоем. Каждый тащил в свою сторону. Пока шло это перетягивание каната, стояла полная тишина. Где-то далеко послышался шум автомобиля.
— Андерсен едет! — закричали ребята.
И в самом деле, подъехал грузовик Андерсена. Кузов был битком набит каким-то барахлом и старыми досками. Двое мальчишек пустились вдогонку и сумели влезть в кузов. И скоро уже все дети бежали за машиной Андерсена. Родители пытались их удержать, кричали им вслед, грозили, но все впустую: попробуй удержи десять блох десятью пальцами.
Девочка торжествующе размахивала ножницами:
— Я нашла их! Нашла!
Но было уже поздно. Ленту разорвали, и бургомистр вместе с правлением под звуки оркестра прошествовал через ворота. За ними последовало еще несколько взрослых, но большинство осталось стоять снаружи.
В саду Андерсенов было полно детей. Они вскарабкались в кузов и начали разгрузку. Грохот стоял такой, что никто не расслышал, как отъезжал автомобиль бургомистра.
— Что ты смешного там нашла? — Хермансен бросил быстрый взгляд на жену, сидевшую на диване с газетой в руках. Он прекрасно знал, над чем та смеется: над фотографией открытия детской площадки — злобной и тенденциозной картинкой, изображавшей его самого рядом с улыбающимся бургомистром, на качелях.
— Фельетон забавный.
— Фельетон на шестой странице, а ты читаешь третью, — не глядя сказал Хермансен.
— Извини, — сказала она и отложила газету.
В этот субботний вечер Хермансен сидел за обеденным столом, складывая на счетной машинке бесконечные столбцы цифр, — проверял счета бакалейного магазина. То была одна из многих «левых» работ, за которые приходилось браться.
Фру Хермансен отошла к окну. Стояла прекрасная солнечная погода, но ей не хотелось выходить из дому. Почему-то вдруг подступила страшная усталость, хоть занималась она тем, чем обычно в субботу: магазин, уборка квартиры, обед, мытье посуды. Устать вроде бы не от чего. Хермансен продолжал щелкать на счетной машинке.
— Тебе пива принести? — спросила она, не оборачиваясь, и щелканье прекратилось.
— Пива?
— Я купила две бутылки.
— Спасибо, но в рабочее время я не пью.
— Какое ж тут рабочее время? Субботний вечер!
— Это ничего не значит. Я, как видишь, работаю!
— Я-то думала, мы пойдем в сад, хоть развлечемся чуть-чуть.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, позагораем. Отдохнем.
— Отдохнем? Ты серьезно считаешь, что я могу греть на солнце бока, когда не подстрижены газоны, кусты в живой изгороди торчат в разные стороны, когда машина... Эрик ее вымыл?
— Он вчера ее мыл.
— Вчера, вчера. Машину нужно мыть каждый день. Уж это-то он мог бы делать. А где он, кстати?
— Погулять пошел.
— Он наверняка у Андерсенов, — проговорил Хермансен и снова начал считать.
— Я сама ее вымою, — сказала она и пошла было к двери.
— Нет уж, спасибо, я не желаю, чтобы соседи говорили, что я заставляю свою жену... Подстриги луч ше живую изгородь.
— Она мне надоела. Кусты все растут и растут.
— Растут! Тоже мне аргумент. Что же им, не расти?
— Ну и пусть бы росли на здоровье, — в сердцах сказала фру Хермансен.
— Вот уж верно. Пусть растут! Пусть все зарастает. Кусты, сад, чтобы все стало как у Андерсенов! — Он злился все больше и больше. Упоминание об Андерсенах словно пробудило дремлющий огонь в душе. — Что бы вышло, если бия рассуждал таким же образом? Видишь эти приходо-расходные книги? Так мне бросить их и, потакая твоим прихотям, идти в сад пиво пить?
— А тебе вовсе не нужно так надрываться и брать дополнительную работу. Прекрасно проживем и на твою зарплату.
Он принялся расхаживать по комнате. Комната была большая — комбинированная гостиная и столовая с кожаными креслами и дорогой стильной мебелью. Каждая вещь, на которую падал взгляд, мгновенно вызывала в памяти бесконечные столбцы цифр.
— Может, ты забыла, что мы почти все взяли в рассрочку? Дом, мебель, машину...
— Мог бы ездить на автобусе.
Это ошеломило Хермансена.
— На автобусе? — с трудом выговорил он. — Ты полагаешь, что я должен ездить на автобусе?
— Или вместе с кем-нибудь на машине. Ведь все равно всем вам ехать в одно и то же место.
— Я должен ходить и упрашивать коллег и соседей, чтобы меня подвезли? Этого ты хочешь?
— Если продать автомобиль, долгов не будет. И те бе не придется так много работать.
— Я не жалуюсь, что много работаю.
— Да и машиной-то мы как следует не пользуемся. Даже на выходные никуда не ездим!
— А почему? Потому что я должен работать, что бы свести концы с концами.
— Если бы у меня были права, то...
— То что?
— То я могла бы куда-нибудь выезжать.
— Ты знаешь мое отношение к этому, — холодно сказал он. — Знаешь, что исключительно из соображений твоей безопасности... — Тут раздался звонок, и Хермансен был рад, что разговор прервался. — Это фру Сальвесен. У нас заседание комиссии по антеннам.
— А я думала, по гаражам, — сказала фру Хермансен и пошла открыть дверь. Муж стоял, прислушиваясь к ее шагам; в последних словах он уловил оттенок сарказма, которого не хотел бы слышать...
Открыв дверь, фру Хермансен увидела фру Сальвесен, которая раздувала ноздри и, казалось, делала стойку, как пойнтер.
— Чувствуете запах?
Фру Хермансен с озадаченным видом обернулась к своей кухне.
— Смотрите! — фру Сальвесен показала на сад Андерсенов.
Над зеленой листвой вставало симпатичное облако дыма. Доносились песни и шум.
— М-м-м! Чудесно! — Фру Хермансен потянула воздух носом и, чтобы позлить фру Сальвесен, добавила невинным тоном: — Просто слюнки текут!
— Они теперь стали готовить в саду! Ток отключили!
Она была явно возбуждена. Это, кстати, ей очень шло. На щеках появился румянец, в глазах — нервный блеск. Кроме того, она надела новое платье, хотя и собиралась вроде бы всего лишь на обычное заседание.
