— Разве можно мне такое? — смутилась Моника. — Наверно, это дорого для тебя.
— У меня еще есть, — улыбнулась Катарина, показав, что на ее поясе полно шнурков с черными камушками. — Такие есть у каждого дракона. Слезы мамы драконы дарят тем, кого считают своими друзьями. Что ж, без обид?
— Без обид.
Тут Наваркин явил свою голову из расщепа и простонал:
— Вы там скоро? Мне уже чан болит от треска! И температура нехило повысилась!
— Иду-иду! — отозвалась Моника и побежала к переходу.
Следом за ней, раскачивая разросшимися ветками, поспешил зеленый Валентин.
— Куда?! — в ужасе завопил Наваркин. — Ты не пролезешь! — и замахал на шагающий дуб руками. — Ты ж меньше был!
— Ты сам говорил: тут многое не такое, как у нас, — ответила Моника, прыгая к доктору.
— Он же не пролезет! — повторил Наваркин, хватая девушку в объятия.
— Пролезу! — заявил маг, сложил вместе самые раскидистые сучья и полез в расщеп.
Пока втискивался, кряхтя и охая, местами ободрался, а, оказавшись в холле, рухнул на пол, обратившись в обычное безмолвное дерево. И сбил при этом ошалевшего Наваркина с ног.
— Чтоб тебя! — ругнулся эскулап, хватаясь за ушибленный затылок.
Моника же оборотилась к расщепу, чтоб помахать Катарине рукой на прощание.
Но царицу драконов девушка уже не увидела, потому что разлом, со скрипом пропустив через себя дуб, спешно закрылся, словно испугался, что придется пропускать еще что-нибудь огромное. Края трещины сомкнулись, полыхнули на прощание белым огнем, и все исчезло, оставив после себя запахи вереска и дрока.
Моника уже в пустоту прошептала 'всех благ' и повернулась к Наваркину.
Тот с досадой смотрел на лежащий посреди холла дуб:
— Ну и что с ним теперь делать? Как его вынести? Если только распилить…
— Нельзя его пилить! — сказала девушка. — Он же погибнет.
— Но, валяясь тут, он тоже погибнет, просто процесс погибания растянется во времени, — заметил Наваркин.
— Я поговорю с Илларионом — он его расколдует.
— Ну-ну. Ты, барышня, сперва Ларю расколдуй, а то ему ни до чего дела нет, окромя лика распрекрасной Катарины. Узнала, как это сделать?
— Узнала. Надеюсь, все получится…
— А про сувенир для меня не забыла? Я еще отсюда дивный дым учуял, — сказал Наваркин, шмыгнув носом.
Моника без слов протянула доктору беловатые кустики.
— Ням-ням! — выдал эскулап и выхватил веточки из рук девушки. — Это то, что я хотел! — и он вознамерился удалиться в соседнюю комнату, чтоб там что-то сделать с вожделенными травами, но Моника его остановила:
— Где ж Илларион?
— А. Он где-то там, — Наваркин махнул в сторону входной двери. — Где-то в парке.
— Я же просила присмотреть за ним, — Моника дернула врачевателя за рукав тельняшки.
— Я и присматривал, — тряхнул головой доктор. — С балкона. Он строит новый памятник в парке и никуда деваться не собирается. Сама посмотри, — и вновь махнул рукой в сторону дверей, а сам легко перепрыгнул через Валентина и побежал в галерею, напевая 'и снится нам трава-трава у дома…'
Иллариона Моника нашла за Кленовой аллеей, на широкой поляне. Точнее, сперва Моника нашла новый памятник Катарине. Вообще, памятников этих в парке уже стояло штук двадцать, но все были доделаны и не имели подле себя Иллариона. Распоследний, еще не завершенный, был из какого-то полупрозрачного зеленоватого камня и изображал царицу драконов сидящей на утесе. Лицо Катарины получилось большеглазым, задумчивым и весьма красивым — этого Моника не могла не признать.
Бледный и растрепанный Илларион обнаружился в тени новой статуи. Он сидел на траве и жадно пил воду из огромного серебряного кубка, украшенного крупными аметистами. Было видно, что чародей ужасно устал.
— Привет, — сказала Моника, останавливаясь возле Иллариона.
— Привет, — буркнул маг и, даже не посмотрев на девушку, стал с хрустом поедать французскую булку, которая явилась к нему в руки из воздуха.
— Ты обедал? — спросила Моника.
— Нет. Не хочу, — буркнул чародей.
— И чаю не пил?
— Не хо-чу! — резко ответил Илларион и одарил девушку злым взглядом. — Не мешай мне!
Он швырнул недоеденную булку в смородиновые кусты и поднялся, чтоб вернуться к работе над скульптурой, но Моника остановила его таким сообщением:
— У меня есть кое-что от Катарины.
Волшебник на минуту замер, потом резко повернулся к девушке, с кривоватой усмешкой спросил:
— Что же?
— Вот, — Моника протянула ему шнурок с черным камушком. — Это драконья слеза. Мне ее дала Катарина, для тебя.
Она готова была лгать, сколько угодно, но чуть не заплакала, увидав, каким счастьем засияло лицо Иллариона.
— Мне? Она? О, как здорово! Давай же скорее! — закричал маг, протягивая руки к Монике.
— Нет-нет, просто так нельзя, только в обмен, — помотала головой девушка. — Иначе пропадет магическая сущность камня. А ведь магия камня — это тоже для тебя.
— Что ж ты хочешь взамен? — с заметным раздражением в голосе спросил Илларион.
— Коготь Катарины. У тебя ведь есть.
— Да, но я бы не хотел с ним расставаться… Впрочем, у меня их два. Вполне могу поделиться, — волшебник улыбнулся, и Монике его улыбка понравилась: она была не злой, а обычной, доброй улыбкой. — Бери, — вытянул из нагрудного кармана жилета один из когтей царицы драконов, тонкий, длинный, полупрозрачный, украшенный мудреной вязью. — Только что ты с ним будешь делать?
Моника почувствовала странную легкость в спине и голове, когда коготь оказался в ее ладони, и тоже улыбнулась:
— Что-нибудь да сделаю. Что-нибудь полезное, — и отдала черный камушек Иллариону.
Моника решила, что, пока волшебник будет любоваться слезой дракона и думать всякое приятное о Катарине, она изловчится и всадит коготь ему в грудь, но через минуту поняла, что решить легче, чем сделать.
Ударить Иллариона она не могла: не поднималась рука.
Всадить в любимого человека драконий коготь — наверное, это на такое не отважился бы и самый крутой комикс-герой.
Вместо того, чтоб осуществить запланированное, Моника слабохарактерно расплакалась и поплелась обратно к вилле.
Возле древнего дуба, украшенного разноцветными платочками, она налетела на Наваркина. Доктор был бос, растрепан, имел широко раскрытые, полные восторга, глаза, и самозабвенно танцевал, прижимая к груди блестящий медный самовар, из трубы которого вился зеленоватый дымок. На ручках самовара висели и мелодично звякали серебряные колокольчики.
— Б-божэ, — простонала Моника (сия встреча не добавила света и легкости ее мыслям и чувствам).
— Да-да-да, — пропел Наваркин, сияя взглядом (его довольное лицо отражалось в боках самовара и там выглядело еще более довольным). — Какой у тебя прекрасный хобо-от.
Моника махнула на него рукой и попыталась шмыгнуть мимо, но Наваркин бросил самовар в сторону и схватил ее за локоть:
— В твоем хоботе много печали. Что-то случилось? — при этом на его глаза слезы навернулись.
— Извини, но ты не в том состоянии, чтоб меня понять, — пробубнила Моника.
— Ты не права, — шмыгнул носом доктор. — Я сейчас чрезвычайно чувствителен и восприимчив к чужому горю. И сейчас я склонен помогать всем и каждому, даже если это сопряжено с риском для жизни и с нарушением моральных общественных устоев. Итак, что случилось?
Моника вздохнула раз, два и выдохнула:
— Я не могу. Не могу всадить коготь в Ларю. А надо. А я не могу. Что же делать?
— Очень надо? — уточнил Наваркин.
— О-очень, — кивнула Моника и губу закусила, чтоб не расплакаться.
— Если надо — сделаем, — решительно тряхнул головой доктор. — Давай сюда коготь.
— Ты это сделаешь?
— Легко и быстро.
— Что ж…
Девушка отдала коготь Наваркину.
— Ну, я пошел, — сказал тот. — Только мне немного страшно, поэтому чмокни меня своим хоботом, хотя бы в щеку, чтоб я был посмелее. Это поможет, точно!
И Моника поцеловала его в щеку.
— Эх, жизнь моя жестянка-а-а, — пропел Наваркин, неизвестно для каких целей подобрал самовар и направил свои стопы туда, где трудился над новой статуей маг Илларион…
Этап пятый (финальный)
