Еще иногда вижу Злату. Ты ей привет передай, поцелуй в щеку, за меня. Пусть не шибко обо мне плачет — пусть ищет парня понадежней и поздоровей. Я уж спекся…
— Все, что пожелаешь, — ответил Мелин. — Прости меня…
— За что?
— За то, что я таков, что тебе пришлось закрыть меня.
— За такое прощения не просят. За такое спасибо говорят, — Ларик опять улыбнулся. — Я тебя спас, вот и живи теперь и за меня, и за себя. И не смей умирать раньше, чем спасешь Лагаро. А ты его спасешь — это дело как раз по тебе… Дьявол, что ж так больно-то? — он заскрипел зубами, и лицо его исказилось. — Больно. Будто кипяток по телу вместо крови…
— Хочешь?… Хочешь?.. — Мелин почувствовал, какой судорогой сводят рыдания его горло, и не мог говорить дальше свой вопрос.
Ларик улыбнулся в третий раз — сквозь гримасу боли — и кивнул:
— Хочу, хочу. Если можешь — сделай. Хоть посплю напоследок…
Мелин повернулся в темный угол, где стоял Коприй и, зажмурившись, кивнул оруженосцу. Тот ответил 'хорошо' и взялся за свою необъятную санитарную сумку, лежавшую на прикроватном столике.
— Прощай, братец, — прекрасно понимая, что происходит, пробормотал Ларик и сжал другу пальцы. — От судьбы не убежишь. И ты от своей не бегай…
Глава десятая
Ларик умер. Коприй подстегнул его смерть: дал бедняге выпить травяного настоя, и парень мирно уснул, чтоб уже никогда не проснуться. И на лице его в миг ухода проступило выражение покоя — как у сильно уставшего, спящего ребенка.
— Это правильно, ваша милость, — говорил молодому лорду оруженосец. — Это милосердно.
Да, это было милосердно и для Мелина: сделало боль, терзающую его сердце, чуть-чуть слабее.
Он приказал хоронить друга в фамильной часовне лордов Данн, и гроб с телом Ларика установили в нишу рядом с гробами благородных господ. На церемонии кронпринц не плакал — волю слезы получили раньше, у постели умершего, и их никто не видел, кроме Коприя. В часовне же, пока замковый священник бормотал молитвы и просил небо с миром принять душу покойного, Мелин неподвижностью тела и лица был подобен статуям скорбящих ангелов, укрывших свои головы погребальными платками. Они грустно смотрели с постаментов-колонн каменными глазами на участников церемонии. Давным-давно какой-то безвестный даннский скульптор очень старался, вырезая из белого мрамора их печальные лица…
Нина плакала, стоя у гранитного стола, на который для прощания подняли гроб. Для всех в Двуглавой крепости она была сестрой покойного. Даже для себя самой. И потеряв его, она не лукавила, скорбя.
Прижимая к лицу, закрытому плотной вуалью, платок, вбиравший в переплетение льняных нитей соленую влагу ее глаз, девушка чуть слышно всхлипывала. Ей очень хотелось быть рядом с Мелином, опираться на его руку, прижиматься лбом к его плечу — так было бы легче справляться с горем, но разве она могла себе такое позволить при людях? Поэтому рядом с ней был Ник. И его пальцы, а не кронпринца, крепко стискивали ладонь Нины, и его плечо, а не плечо Мелина, поддерживало девушку.
— Поплачь, поплачь, — шептал Ник девушке, — тебе будет легче…
Обряд был завершен, и живые стали покидать дом умерших. Последними из часовни к кипарисам, печально спящим под снежными шапками, вышли Мелин и Коприй. К ним подбежал Ник. Его глаза блистали какой-то нетерпеливой мыслью: парень едва-едва сдерживался, чтоб сразу не заговорить о том важном, с чем он спешил к своему господину. Но сперва требовалось соблюсти все приличия.
— Ваша милость, позвольте мне выразить своё вам соболезнование, — поклонился камердинер кронпринцу. — Такого не должно было случиться: вы не должны были терять друга, а госпожа Нина — брата.
Мелин согласно кивнул и поблагодарил Ника за добрые слова, но сделал это, как во сне. Ему в последнее время все казалось именно дурным сном.
— Да беда постигла нас, — продолжал камердинер, — но не стоит отдавать ей на откуп то, что нам осталось. Госпожа Нина осиротела: совсем недавно она лишилась супруга, а теперь — единственного родного человека — брата. Ей очень тяжело, ее будущее под угрозой. И я прошу позволить мне заботиться о ней. Я понимаю, что вы, ваша милость, посчитаете своим долгом взять девушку под свою опеку, но на вас и так лежит бремя управления целым краем…
Мелин, до этого меланхолично кивавший, заметно оживился на последних словах Ника: губы кронпринца сжались, брови чуть нахмурились.
— Позвольте мне быть при госпоже Нине, заботиться о ней. А в будущем, когда пройдет положенный траур, жениться на ней, — высказав все свои благородные устремления, слуга вновь поклонился, преданно глядя на господина.
— Что я слышу? — прошептал Мелин, оглядываясь на Коприя — словно у него требуя объяснений; но оруженосец ничего не ответил, не дернул ни единой чертой сурового лица.
— Да, быть может, так нельзя. Мы только что похоронили Ларика, а я уже подбиваю клинья к его сестре, — Ник заметно нервничал, говорил сбивчиво, — но я не могу допустить, чтоб Нина оставалась одна со своим горем…
— Все хорошо, все хорошо, — пробормотал кронпринц, рассеянным жестом останавливая речи парня. — Я просто сам не свой в последнее время. Конечно, я не буду препятствовать тебе и Нине. Если вам по душе общество друг друга, то даю тебе добро. Как смотришь на это, Нина? — он заметил, что девушка подошла ближе, услыхав свое имя из его беседы с Ником, и оборотился к ней.
— Вы про что? — спросила она.
— Я прошу его милость разрешить мне заменить вам брата, а в будущем стать для вас ближе брата — стать супругом, — и Ник схватил ее руку, чтоб поцеловать.
Нина вздрогнула, отпрянула, удивленно глядя красными от слез глазами на молодых людей.
— Ваша милость, — тихим голосом, в котором сквозили ноты мольбы и укора, заговорила она, обращаясь к кронпринцу, — вы торопитесь, ваша милость. А вы, мастер Ник, вы тоже торопитесь. Простите, но вы оба очень торопитесь! — у девушки вместе с повышением тона голоса вырвалось невольное рыдание, и она сорвалась с места, чтоб убежать в глубь кипарисовой аллеи.
Мелин вздохнул, покачал головой, забормотал:
— Она права… Но беги за ней, Ник. Мое слово в силе: будь ей братом, надежной опорой. Пока она не решит, что пришло время посмотреть на тебя, как на супруга. Удачи.
Ник не сдержал радостного сияния, полыхнувшего из его глаз, и побежал за девушкой.
Тогда Коприй, за все время не проронивший ни слова, спросил молодого лорда:
— Ваша милость, разве эта девушка не дорога вашему сердцу?
— Моему сердцу? — криво усмехнулся Мелин. — Странно, но все, кто в нем, рано или поздно окунаются в горе. Нине там не место.
Оруженосец буркнул 'ах вот оно что… и пожал плечами: теперь он считал, что в сердешных делах для наследника престола он неподходящий советчик…
Словно щепка на воде,
Не касаясь берегов,
То ли к счастью, то ль к беде
Я несусь без лишних слов.
Где я буду, что со мной
Станет завтра иль сейчас —
Не волнует… Все равно
Нету радости для глаз.
Все видали, иль почти
Все, что мир представить мог.
Все теперь равны пути,
И надежде вышел срок…
Мелин дописал и отложил перо в сторону. Это стихотворение теперь было последним в зеленой стихоплетной тетради. Его первые строки пришли в голову юноше еще в Илидоле, при встрече с отцом, и навсегда врезались в память, став неким девизом для всей жизни молодого лорда. И вот только сегодня — почти год спустя — он написал продолжение стихотворению и поставил, наконец, дату.
'Все мы щепки, — думалось Мелину, пока он перечитывал написанное. — Щепки на воде. И я, и Ларик, и Нина, и даже грозный король Лагаро Лавр Свирепый. Все мы несемся, сами не знаем, куда. Скорее всего — к своей гибели… Ничтожные щепки… ничтожные пылинки, — подняв взгляд от тетради, он невольно засмотрелся на то, как парит в луче бархатного солнечного света мельчайшая невесомая пыль. — Не буду я больше писать стихи. Есть дела, более подходящие для лорда Лагаро…
— И надежде вышел срок, — пробормотал Мелин и сунул стихоплетную тетрадь в нижний ящик стола, закрыл его за замок и позвонил в колокольчик. — Коприй, где ты там?
Оруженосец не замедлил явиться. Он теперь редко покидал своего молодого господина.
— Ты говорил: прибывает ополчение? — юноша кивнул вошедшему и встал из кресла.
— Точно так, ваша милость, — воин довольно улыбнулся: ему понравился бодрый тон и слова молодого господина. — Люди собираются под стены вашего замка. Их поток не иссякает. На ваш призыв торопятся все, кто может держать в руках оружие, даже крестьяне. С теми отрядами, что мы отбили у Гоша, с дружинами ваших вассалов, со всеми остальными, у нас уже более двух тысяч.
