– Давно у пана работаешь? – Тоннер очень надеялся, что давно.
– Давно, – подтвердил Кшиштоф. – Год!
Елизавета в России почти два живет, значит, историю любви Анджея и Елизаветы слуга не знает.
Все молчали. Кшиштоф воспользовался паузой, задал свой вопрос:
– Что с пан делать? Закопать?
– Мать его жива? – уточнил генерал.
– Матка Варшава, брат хворы.
– Тогда Польша закопать, – сказал генерал. Каким бы негодяем ни был Шулявский, для матери он – сын. Пусть старуха на его могилку ходит. – Урядник деньги давать, отвезешь!
Кшиштоф радостно закивал. Подумал: в Польшу попаду, там работу легче найти.
– Сметой на сей год не предусмотрено, – поспешил сообщить урядник. – Если сейчас прошение подать, аккурат к марту выделят.
– К марту?
Генерал топнул ногой. Ну что за страна? Вроде велика и богата, а везде препоны. Веригин и за фураж нередко сам платил, лошади-то не могут ждать, пока денег пришлют; и за постой вверенных частей расплачивался – в полях зимой не переночуешь; а все привыкнуть не мог.
– Может, к февралю, – задумчиво протянул урядник.
– Ладно, я одолжу. Когда выделят – вышлешь, – принял непростое решение Веригин.
– Кажись, княгиня приехала. Карета ее подъезжает! – В трофейную вбежал Гришка. – В окно видал!
Толпа 'следователей' рванула по анфиладе. Денщик еле поспевал за Тучиным. Как бы штыком юнца не проткнуть!
Только Денис Угаров стоял, как аршин проглотил, не в силах оторвать взгляд от портрета. Почему никто не заметил? Все так очевидно! Нет, пока молчок! Сашку спасать надо! Если только Тоннеру, коли согласится помочь!
Кучер Ерошка издал такое мощное 'Тпру', что вороны испуганно вспорхнули с насиженных мест. Из кареты степенно вылез Павел Игнатьевич, управляющий имением Бергов. Оглядев высыпавшую на крыльцо толпу, спросил:
– Не вернулась Елизавета Петровна?
– А должна? – спросил Терлецкий.
– Непременно. С ней так бывает – задумает поутру в путешествие отправиться, а никому не доложит. Целый день нет, а вечером вернется. В прошлый раз к помещику Поливайко ездила – у того картошка уродилась с фунт клубень. Договорилась два пуда купить на семена, на следующий год посадим. Вот Пантелей Акимович вспомнил: вчера обмолвилась, что сыроварню в Сычевке мечтает посмотреть. Может, туда поехала?
Следом из кареты вылез Пантелей.
– Доброго дня, – по-крестьянски поклонился он в пояс.
– Куда добрей, – ответил Киросиров.
– Шкатулку не забудь, – по-французски приказал Павел Игнатьевич.
Распоряжение предназначалось Мари, горничной княгини. Она последней вышла из кареты.
– Пройдемте в дом, поговорим, – предложил Терлецкий.
Кучер Ерошка проводил Мари томным взглядом. Именно ради нее он с ветерком проехал полукруг, лихо затормозив у входа. Именно для нее оделся щеголевато: заломленный картуз, из-под которого торчал русый чуб; синий новенький сюртучок и начищенные до зеркального блеска хромовые сапоги. А девушка даже не обернулась на Ерошку, быстро проскочила в дом со шкатулкой в руках. Посмотрев грустно на закрывшуюся дверь, Ерошка вздохнул и спрыгнул с облучка. Был он совсем юн, бороду еще брить не начинал.
– Здорово, Ерошка! – Лошадей взял под уздцы Савелий.
– Здорово, Савелий, – с разворотом подал руку кучер.
– Кому Савелий, кому Савелий Иваныч. – Конюшни по-любому скоро должны были стать общими, старший конюх Северских метил там командовать.
– Мы люди не гордые. Хоть Иванычем, хоть горшком можем назвать.
– Сохнешь по француженке? – Все знали про Ерошкину любовь.
– Сохну, – уныло согласился кучер.
– Зря! Чаво в ней нашел, никак не пойму?
– Она такая…
– Какая?
– Не такая…
– Какая такая не такая?
– Ну не такая она, как твоя Лукерья!
– Вот Пантелей Акимыч до самого Парижа довоевался! Сказывал, ихние бабы от наших ничем не отличаются.
– Врет твой Акимыч! Мари – она хорошая!
– Все они хорошие – на сеновале, – пробубнил Савелий.
– Она по сеновалам не шлендрает, – возмутился Ерошка. – В покоях барыни ночует. Потому два года здесь, а по-русски ни бельмеса!
– А ты что, по-французски бельмесишь?
– С чего бы меня учить-то вздумали?
– А как в любви объясняться думаешь?
– Очень просто! Лошади, те тоже по-русски не говорят, а меня завсегда понимают.
– Может, тебе к кобыле посвататься?
– Дурак ты, Савелий Иваныч!
– Но! Но! Не забывайся, Ерошка!
– Кому Ерошка, кому Ерофей!
– Это кто тебя, сопляка, Ерофеем кличет?
– Павел Игнатьевич, вот кто! Он мужчина уважительный, завсегда так обращается!
– Врешь! – сплюнул под ноги Савелий.
– Истинный крест, не вру! – Ерошка осенил себя троекратно знамением и поклон в сторону церкви положил. – Его и попрошу перевести, если Мари меня не поймет!
– Как же! Будет он тебе толмачом работать! – усомнился конюх и решил высказать сокровенное: – Лучше к Глашке моей сватайся – и по-русски понимает, и тесть гляди какой!
– К Глашке? – Ерошка смерил 'тестя' уничижительным взглядом.
– К Глашке! А я подсоблю, словечко замолвлю.
– Так она же брюхата, от Альбертыча вашего!
– А что с того? Не боись, и тебе деток народит!
Ерошка в изумлении открыл рот. 'Добрый знак, – решил Савелий, – щас мы тебя приболтаем!'
– Коли хошь знать, я Лукерью тоже с брюхом взял. Глашка – на самом деле княжеская дочь! Тсс, секрет большой. Подумай тока, с кем породнишься!
– Нашел секрет! Не могла такая дылда от тебя, плюгавого, родиться!
Савелий замахнулся, но не ударил.
– И что мне толку с такого родства? – спросил Ерошка. – Князя твоего послезавтра закопают!
Прав, сукин сын! Потому и проблема! Пока князь был жив, за Глашку Савелий не волновался. Хоть и не признавал Северский девочку дочкой, но привечал. Встретит на дворе – по голове погладит или конфекту даст. И с брюхом бы помог – холопа какого-никакого сосватал бы.
– Твоя Мари один хрен за тебя не пойдет. Зачем ей крепостной становиться? – ввернул Савелий. – А тут тебе и жена хорошая, и тесть начальник! Когда меня на покой отправят – за тебя словцо замолвлю, чтоб на мое место взяли. Теперича по гроб жизни мне тут все обязаны! Думай!
– А может, барыня мне вольную даст? И мы с Мари во Францию уедем!
– Размечтался! Ничаво твоя барыня никому уже не даст. Гаплык ей!
– Что?
