надевала! Раз в Париже видали, значит, французы выкопали, что в имении квартировали!
В столовую вернулись следователи и Павел Игнатьевич.
– Нет в бюро векселя, – сообщил Терлецкий.
– Пропал? – ужаснулся Пантелей. – Надо купцу Скачкову отписать, чтоб денег не выдавал. Такая сумма!
– Не торопитесь, Акимыч! Уверен, он у Елизаветы Петровны, – успокоил купца Павел Игнатьевич.
– На всякий случай…
– Господин управляющий, ответьте как на духу: так ли хороши дела у вашей барыни? Может быть, она разорена? И сбежала, прихватив вексель? – глядя испытующе в глаза Павлу Игнатьевичу, спросил Терлецкий.
– Чушь собачья! Она вином по всему миру торгует, виноградник во Франции, дом в Марселе, дом в Париже! Что ей пятьсот тысяч! Да вы на ожерелье взгляните – никак не меньше стоит!
– Что за ожерелье? – насторожился Терлецкий.
– Мари, открой шкатулку. Господа ожерелье посмотреть хотят, – велел управляющий.
Мари открыла шкатулку ключом, который висел у нее на цепочке. Терлецкий достал ожерелье.
– Вот те раз! – присвистнул Рухнов.
Блеск императорских бриллиантов был великолепен. Да и камни как на подбор – крупные, прозрачные, как хрусталь. Даже Боровиковский не сумел в полной мере отразить их красоту.
– Это Ольги Борисовны ожерелье! – первым пришел в себя Пантелей. – Моей хозяйки бывшей! Откуда оно у Лизы?
– Павел Игнатьевич, откуда у Северской ожерелье? – Федор Максимович почесал залысину.
– Не знаю! – поспешил ответить управляющий. – Сегодня впервые увидел. Вчера хозяйка поведала, что в спальне есть тайник. Велела достать ожерелье к отъезду в Петербург.
– Интересно…
– Ожерелье у мадам давно, – вдруг сказала Мари. – Не здесь купила, из Франции привезла, побоялась там оставлять.
– Мари, сколько тебе лет? – спросил Терлецкий.
– Восемнадцать.
– А говоришь, ожерелье у Северской давно. Барыне, небось, всего пару лет как служишь?
– В десять лет я стала сиротой. Мадам и взяла меня. Еще месье Камбреме был жив.
– Действительно давно. Мадам драгоценности любит?
– Что вы? Терпеть не может! Говорит, одни вороны блестящее любят! Только для иноземных купцов надевала – богатством поразить.
– Мари, – вступил в расспросы Тоннер. – А пана Шулявского вы знаете?
– Да. Он после смерти месье Камбреме появился. Они с мадам были друзьями.
– Любовниками? – не обинуясь уточнил Киросиров.
Девушка, несмотря на смуглую кожу, зарделась.
– Да, – смущенно произнесла она. – Но потом Шулявский пропал. А недавно явился сюда, в имение. Мадам его не приняла, угрожала собак спустить. Я удивилась, увидев его на свадьбе. Как он сюда попал?
– Мост поджег, приехал к князю искать приют, – пояснил Терлецкий.
– Поляк мне сразу не понравился, – признался Павел Игнатьевич. – Кстати, где он? Уехал?
– В леднике. Его застрелили.
– Какой ужас! – воскликнула Мари.
– Мы подозреваем, что недавно он в Париже украл сережки, которые с этим ожерельем составляют комплект, – сообщил Терлецкий.
В столовую ворвался Митя, который ходил проведать старую княгиню:
– Анне Михайловне хуже. Скорее!
Тоннер вскочил с места. В коридоре он едва не столкнулся с Николаем, тащившим упиравшегося мужика в тулупе. Следом за ними шел смотритель Сочин.
У Анны Михайловны начинался второй приступ. Размахивая правой рукой, она громко кричала:
– Катя, Катя, не убивай Васеньку! Катя, Катя! Я знаю, это ты! Пожалей!
Глазьев уже делал кровопускание.
'Четвертый покойник будет исключительно на моей совести', – попенял себе Тоннер.
– Вот скажите, Павел Игнатьевич! Князь умер, а кто его наследник? – Появление Мити натолкнуло Терлецкого на интересную мысль.
– Жена, – не задумываясь, ответил управляющий.
– А если та сбежала или пропала?
– Тогда мать!
– Она при смерти.
– Точно не знаю, – сказал Павел Игнатьевич доверительно, – но краем уха слышал, что завещание князя составлено в пользу господина Карева.
– А это кто?
– В пользу Мити, кузена, – пояснил Павел Игнатьевич. – У того и свое имущество имеется, наследство от матери. Деревенька в пятьдесят душ где-то в Нижегородской губернии.
Николай затащил ямщика в столовую:
– Лиходей доставлен!
Киросиров подскочил к ямщику:
– Ты сжег мост?
Ямщик молчал.
– Отвечать, когда спрашиваю! – Киросиров ударил несчастного в живот.
Ямщик согнулся.
Терлецкого страшно раздражала толпа людей в столовой. Прямо театр, а не следствие!
– Господа! – Терлецкий встал и громовым голосом обратился к собравшимся. – С этого момента участие посторонних лиц в следствии прекращается. Покидать имение без моего разрешения нельзя. Прошу всех удалиться.
– А ожерелье? – спросил Павел Игнатьевич.
– У меня побудет!
Управляющий дернул за рукав Киросирова. Федора Максимовича знать не знал, а тут такая ценность!
Урядник успокоил:
– Ручаюсь! Никуда не денется.
– Может, лучше генералу доверить? – предложил Павел Игнатьевич.
– Пусть у генерала, раз вам так спокойнее, – согласился Федор Максимович.
Веригин повертел ожерелье в руках, размышляя, куда бы его спрятать?
– Наденьте на шею, – предложил Роос, – как мой тесть из племени мунси.
– В генеральских мундирах, – наставительно ответил генерал, – потайные карманы предусмотрены. А шею я для Андрея Первозванного берегу.
Веригин расстегнул пару пуговиц и спрятал сверкающие камушки куда-то вглубь мундира.
– А если Елизавета Петровна вернется, ей можно будет уехать в Петербург? – неожиданно спросил Павел Игнатьевич. Свою хозяйку он знал хорошо: если что задумала, сделает непременно!
– Она мужа должна похоронить, если, конечно, не сама убила, – ответил генерал.
Павел Игнатьевич решительно помотал головой и задал еще один вопрос:
– А я могу ехать обратно в имение Бергов? Дела, знаете ли. Тут рядом. Понадоблюсь, только свистните – вмиг прикачу.
– Вам, служанке и Пантелею Акимовичу можно вернуться в имение, – разрешил Терлецкий и повернулся к денщику генерала: – Уведешь ты арестованного, наконец?
– За что меня арестовали? – возмутился Тучин. – Я дал исчерпывающие показания: все утро был у пруда! Если не верите слову дворянина – извольте съездить и спросить у Маши, назначала ли она мне
