фразах! Кнудтсон признал, что перегнул палку, и от своего вывода отказался…
Не будем перечислять других ученых, которые тоже пытались дешифровать клинопись хеттского языка, — их имена не вошли ни в историю, ни в учебники. Ограничимся двумя именами: Фридрих Делицш и Эрнст Вайднер.
Профессор Делицш (1850–1922), корифей немецкого востоковедения, автор первой грамматики ассирийского языка, продвинулся в 1914 году так далеко, что смог издать первые тексты богазкёйского архива, которые содержали грамматические руководства хеттских писцов и фрагменты хеттско- вавилонско-шумерских «лексиконов». Ученые не знали, с какого конца за них приняться, но Делицш не собирался продолжать свои хеттологические изыскания. Его интересы по-прежнему были сосредоточены на ассириологии.
Немецкий ассириолог Вайднер (родился в 1879 году) после смерти Винклера подавал самые большие надежды на то, что удастся наконец сорвать с хеттского языка покров таинственности. Решительный и трезвый, знающий и обстоятельный, Вайднер энергично продвигался к цели. Но, когда ученого отделяло от нее, как он предполагал, всего лишь несколько месяцев, грянули семь сараевских выстрелов, и господа из имперской призывной комиссии решили, что такой здоровяк, как Вайднер, способен заняться чем-нибудь более серьезным, нежели изучение хеттского языка, например чисткой коней в артиллерии.
Когда артиллеристы его императорского величества, проявлявшего такой интерес к археологии, стали превращать французские города в развалины наподобие руин Хаттусаса, когда в своих кабинетах остались лишь ученые, работавшие над изобретением столь необходимых вещей, как отравляющие газы и бомбардировщики, а расшифровщикам непонятных текстов было предоставлено широчайшее поле деятельности в дешифровальных отделах генеральных штабов, никто не сомневался, что песенка хеттологии спета. По крайней мере на время войны.
Хеттология сразу же превратилась в «самую ненужную из всех ненужных наук». Вдобавок Винклер был мертв, Кнудтсон отрекся от своих взглядов, а Вайднер лишился возможности работать. Хеттологи разных национальностей, одетые в разные униформы и поставленные по разные стороны колючей проволоки, в минуты досуга вспоминали о находках в Богазкёе, обращая внимание на то, что название этой деревушки в переводе означает не что иное, как «узкое ущелье». Они воспринимали это как зловещую характеристику положения, в котором оказалась хеттология, и опасались, что «узкое ущелье» замыкает отвесная скала. В действительности дело обстояло еще хуже: Вайднер был на совершенно ложном пути. Как выяснилось позднее, его метод расшифровки клинописного хеттского языка вел в тупик. Что же касается иероглифического хеттского письма, то разве можно расшифровать непонятные письмена неизвестного языка?!
II. РЕШЕНИЕ ХЕТТСКОЙ ПРОБЛЕМЫ
Глава четвертая. НА СЦЕНУ ВЫХОДИТ БЕДРЖИХ ГРОЗНЫЙ
Человек, который вывел хеттологию из тупика
Случилось такое, чего никто, абсолютно никто не ожидал: в годину большой войны, впервые в истории удостоенной эпитетом мировая, в то время, когда христианский мир во второй раз готовился отмечать свой праздник мира и всеобщего братства под грохот боевых орудий, накануне того дня, когда за скромными рождественскими столами отсутствовали двадцать миллионов мужчин, которые валялись в завшивленных окопах и зловонных лазаретах, — в немецкой и австрийской печати мелькнул заголовок: «Хеттский язык расшифрован!»
Разумеется, подобный заголовок был незаметен и стыдливо прятался среди эпохальных сообщений о захвате Черногории непобедимыми немецко- австрийскими армиями, об окончательном разложении французской армии и смещении маршала Жоффре; тонул в потоке ура-патриотических статей, посвященных Рождеству, которое на сей раз «действительно должно быть последним военным Рождеством», и неизбежному наступлению «победоносной весны».
В чешской печати он звучал несколько иначе: «Чешский ученый расшифровал язык хеттов!». И далее в статьях, похожих одна на другую, как сообщения военных корреспондентов из венских кафе, говорилось, что «нелегкая задача дешифровки языка некогда могущественного народа, при решении которой потерпел неудачу ряд выдающихся зарубежных ученых, в том числе английских, французских и имперских, была, как мы можем с радостью сообщить, успешно решена молодым нашим земляком… Бедржихом Грозным».
Это сообщение отличалось от большинства других, появлявшихся в печати во время войны: оно было правдиво. И хотя наука признала это лишь спустя несколько лет, «…все мы были горды, — читаем мы в воспоминаниях старого школьного учителя, — тем, что чешский ученый столь исключительным образом проявил себя на поприще мировой науки… и мы повторяли имя достославного мужа с тем чувством целительного патриотизма, столь необходимого в наше тяжкое время, каким наполняли нас воспоминания о магистре Яне Коменском, Колларе и всех тех, увы немногочисленных сынах народа нашего, слава которых перешагнула венец чешских гор… Ведь сей муж стал в один ряд с прославленным Шампольоном!».
С именем этого человека, которого действительно можно с полним основанием приравнивать к Шампольону, большинство чешских читателей столкнулось впервые; оно было более известно за рубежом, чем на родине. Обладателю его было 30 лет, он был профессором Венского университета, опубликовал несколько значительных работ о древнем Вавилоне и Ассирии, исколесил полсвета, совершая научные поездки и участвуя в экспедициях, а во время войны носил военный мундир и, как писарь отборного полка «Дойч — унд хохмайстер», вел в одной из венских казарм учет сапогам и консервированному гуляшу.
Шампольон был «государственным изменником», когда расшифровал египетские иероглифы. Грозный же, наоборот, служил своей «обширной родине» на самом ответственном посту, на который она сообразно с его способностями поставила ученого в годину войны, служил не на жизнь, а на смерть.
И в самом деле, что делать в армии с человеком, близорукость которого превышала количество диоптрий, допустимое государственными нормами для «пушечного мяса», и который не знал ничего, абсолютно ничего, кроме ассирийского, вавилонского, арамейского, арабского, эфиопского, еврейского, персидского, древнеегипетского, санскрита и приблизительно полдюжины живых языков, не говоря уже, разумеется, о греческом и латыни? И Грозный добросовестно служил — настолько добросовестно, что обратил этим на себя внимание своего начальника, обер-лейтенанта Каммергрубера.
— Послушайте, вы, интеллигент, — остановил его однажды этот весельчак, вечно замешанный в каких-то историях с барышнями из высших кругов, из- за которых не мог отлучиться на фронт. — Кем вы были на гражданке?
— Осмелюсь доложить, профессором семитологии с уклоном в ассириологию!
— Семи… как там дальше? Как это вам удается, вы, девка из борделя, что у вас на складе всего достача?
— Осмелюсь доложить, не ворую!
— Верю этому первый раз в жизни. А как вы делаете, что у вас не крадут другие?
— Осмелюсь доложить, я по возможности не отлучаюсь отсюда! — И в объяснение того, как он коротает время, Грозный достал пачку клинописных текстов, которые хранил в ящике из-под сахара.
— Десяток таких семитологов, и Австрия выиграла бы войну! Подайте рапорт об отпуске.
— Осмелюсь просить разрешения заниматься! Полагаю, найдутся подходящие часы в служебное время.
— Занимайтесь хоть с утра до вечера, лишь бы не видел господин майор! Он семитов не любит!
— Слушаюсь, господин майор не увидит!
И подобно тому как Пилат попал в историю религии, так и обер-лейтенант Каммергрубер угодил в хеттологию — благодарный Грозный выразил ему признательность за «любезность и понимание» в предисловии к своей работе «Язык хеттов», где имя обер-лейтенанта стоит в одном ряду с именами Вебера, Халила, Макриди и Унгера.
Этот труд вышел в Лейпциге на немецком языке в 1917 году и явился первым подробным, систематическим, прекрасно оснащенным в научном отношении толкованием словарного фонда, структуры и происхождения хеттского языка. Вместе с «Решением хеттской проблемы» — предварительным сообщением», относящимся к 1915 году, это исследование обеспечивает Грозному бессмертие.
И мы не преувеличиваем, когда говорим о бессмертии.
Из памяти человечества никогда не изгладятся имена тех, кто умножил его знания. Грозный раскрыл одну из самых больших тайн истории, он воскресил мертвые слова людей, которые жили более чем три тысячелетия назад, заставил десятки поколений великого и могущественного народа, о котором из его собственных уст мы не слышали еще ни слова, дать о себе показания посредством своих государственных архивов и деловой переписки, посредством своих законов, хозяйственных книг, произведений прозы и поэзии.
Кроме того, Грозный разгадал еще одну загадку, самую удивительную во всей истории древнего Востока…
Молодость, ученье и вновь ученье
Биография человека, сделавшего такое эпохальное открытие, «была бы интересна, даже если бы она была неинтересной». Но она похожа на большой роман, где волнующие главы, посвященные местам научных работ, в духе произведений де Крейфа, перемежаются с приключениями во время странствий по пустыням, не менее интересными, чем приключения Ганзелки и Зикмунда, и детективными ситуациями, при помощи которых держит в напряжении своих читателей Конан Дойль. Вдобавок роман насквозь драматичен, в нем есть и трагические ошибки — ошибки человека, который, вместо того чтобы почить на
