истории правителя: имя Ааннипадда, сына Месанниадда, царя первой урской династии, которая правила примерно в 3100–2930 годах до нашей эры и которая по вавилонским «Царским сводам» являлась третьей династией после всемирного потопа. Но характер этой надписи не оставляет сомнений в том, что ко времени ее возникновения клинопись прошла уже многовековой путь развития. Самые поздние из найденных до сих пор клинописных надписей восходят к временам последних персидских правителей из династии Ахеменидов, империю которых сокрушил в 330 году до нашей эры Александр Великий. Первые образцы клинописи, письма еще более загадочного, чем египетское, привез в Европу итальянский путешественник Пьетро делла Балле в первой половине XVII века. Хотя эти образцы не были точными копиями в нашем представлении, но в них содержалось слово, которое спустя 150 лет сделало возможным их расшифровку. Следующие тексты привез на рубеже XVII и XVIII веков немецкий врач Энгельберт Кемпфер, первым применивший термин «Шегае cuneatae», то есть «клинопись»; после него — французский художник Гийом Ж. Грело, спутник знаменитого путешественника Шардена, и голландец Корнелий де Брейн — сделанные им копии до сих пор поражают своей безукоризненностью. Столь же точные, но гораздо более обширные копии привез датский путешественник, немец по происхождению, Карстен Нибур (1733–1815). Все тексты были из Персеполя, резиденции персидского царя Дария III, дворец которого сжег Александр Великий «в состояний опьянения», как отмечает Диодор, «когда он терял власть над собой».
Сообщения Нибура, поступавшие в Западную Европу с 1780 года, вызвали большой интерес ученых и общественности. Что это за письмо? И вообще письмо ли это? Может, это лишь орнаменты? «Это выглядит так, будто по мокрому песку проскакали воробьи».
А если это письмо, то на каком языке из «вавилонского смешения языков» выполнены привезенные фрагменты? Филологи, ориенталисты и историки многих университетов изо всех сил старались решить эту проблему. Их внимание еще не отвлекал заново открытый Египет. Наибольших результатов достиг сам Нибур, у которого было преимущество ученого, ведущего исследование прямо на месте: он установил, что персепольские надписи неоднородны, в них различаются три вида клинописи и что один из этих видов явно звуковой — он насчитал в нем 42 знака (в действительности их всего 32). Немецкий востоковед Олуф Г. Тихсен (1734–1815) опознал в часто повторяющемся наклонном клинописном элементе разделительный знак между словами и пришел к выводу, что за этими тремя видами клинописи должны стоять три языка. Датский епископ и филолог Фридрих Х.К. Мюнтер даже установил в своем «Исследовании персепольских надписей» (1800) время их возникновения. На основании обстоятельств, при которых были сделаны находки, он пришел к заключению, что они относятся ко временам династии Ахеменидов, то есть самое позднее ко второй трети IV века до нашей эры.
И это все, что к 1802 году было известно о клинописи. В правильности этих выводов мы убедились много позднее, тогда же они терялись во множестве ошибок и неверных предположений. При этом зачастую выражалось недоверие даже к тому немногому, что было известно.
Вот при таких обстоятельствах геттингенский учитель Георг Фридрих Гротефенд и побился об заклад со своим другом Фиорилло, секретарем геттингенской библиотеки, что расшифрует это письмо. Да настолько, что его можно будет читать! Правда, при условии, что он получит в свое распоряжение хоть какие-нибудь тексты.
Не прошло и полугода, как свершилось невозможное — Гротефенд действительно прочитал клинопись. Это невероятно, но двадцатисемилетний человек, единственным развлечением которого были ребусы, а жизненные идеалы сводились к зауряднейшей карьере школьного учителя, увенчавшейся впоследствии местом директора лицея в Ганновере, действительно не помышлял ни о чем, кроме как выиграть «заведомо проигранное» пари. Вот чем располагал Гротефенд (вернее, чем он не располагал).
Во-первых, он даже не знал, на каком языке эти надписи, поскольку в Месопотамии за последние две-три тысячи лет сменили друг друга многие народы и языки.
Во-вторых, он и понятия не имел о характере этого письма: звуковое ли оно, слоговое или отдельные знаки его выражают целые слова.
В-третьих, ему не было известно, ни в каком направлении читается это письмо, ни в каком положении должен находиться при чтении текст.
В-четвертых, в его распоряжении не было ни одной надписи в оригинале: он имел лишь не всегда точные копии с записей Нибура и Пьетро делла Балле, которые по условиям пари достал для него Фиорилло.
В-пятых, в отличие от Шампольона он не знал ни одного восточного языка, ибо был филологом-германистом.
И, наконец, для клинописных текстов — по крайней мере на той стадии изучения — не существовало своей Розеттской плиты, своей билингвы.
Но наряду с этими минусами у него были также и плюсы: привычка работать методически, интерес к письму в 1799 году, вскоре после окончания Геттингенского университета, Гротефенд издал книгу «О пасиграфии, или универсальном письме» — и, наконец, желание выиграть пари.
Таким образом, это был человек совсем другого толка, чем Шампольон, в то время еще одиннадцатилетний школьник, и перед ним стояла совершенно иная, хотя и не менее трудная, задача, а потому и действовал он совершенно иным образом.
Сначала он выяснил технологию неизвестного письма. Клинописные знаки должны были наноситься каким-то острым инструментом: вертикальные линии проводились сверху вниз, горизонтальные — слева направо, на что указывало постепенное ослабление нажима. Строки, по-видимому, шли горизонтально и начинались слева, как и при нашем способе письма, ибо в противном случае писец смазывал бы уже написанное. И читали это письмо, очевидно, в том же направлении, в каком оно и писалось. Все это были принципиальные открытия, теперь сами собою разумеющиеся, но для того времени явившиеся своего рода колумбовым яйцом.
Затем он проверил и признал справедливым предположение Нибура о том, что это письмо «алфавитное», поскольку знаков в нем было относительно мало. Принял он и гипотезу Тихсена насчет того, что повторяющийся наклонный элемент представляет собой разделительный знак между словами. И только после этого Гротефенд приступил к дешифровке, решив, за неимением другого выхода, исходить не из филологии, а из логики; сравнивая между собою знаки, определять возможные их значения.
Это были надписи, ничем не отличавшиеся друг от друга, но ведь в надписях некоторые слова часто повторяются: «Это здание построил…», «Здесь покоится…» В надписях, сделанных по велению правителей — по обстоятельствам находки он заключил, что они принадлежат именно правителям, — обычно стояло в начале имя и титул: «Мы, божией милостью, X, царь» и т. д. Если это предположение верно, говорил он себе, то вполне вероятно, что какая-либо из этих надписей принадлежит персидскому царю, потому что Персеполь был резиденцией и персидских царей. Их имена нам известны, правда в греческой версии, но она не может значительно отличаться от исходной. Лишь позднее выяснилось, что греческое Dareios по-персидски звучало Darajavaus, греческое Xerxes — Hsyarasa. Известны и их титулы: царь, великий царь. Мы знаем также, что обычно подле своего имени они ставили имя своего отца. Тогда можно испробовать такую формулу: «Царь Б, сын царя А. Царь В, сын царя Б».
Потом начались поиски. Нет нужды останавливаться на том, как он нашел эту формулу, сколько терпения и усидчивости понадобилось для этого. Это нетрудно представить. Скажем только, что он ее нашел. Правда, в текстах она встречалась в несколько ином виде: «Царь Б, сын А. Царь В, сын царя Б». Это означает, что царь Б не был царского происхождения, поскольку подле имени его отца (А) нет царского титула. Как объяснить появление у некоторых персидских царей подобных преемников? Какие это были цари? Он обратился за помощью к античным и современным историкам… впрочем, предоставим ему самому рассказать нам о ходе своих рассуждений.
«Это не могли быть Кир и Камбиз, поскольку имена в надписях начинаются с разных знаков. Не могли быть это и Кир с Артаксерксом, потому что первое имя по отношению к количеству знаков в надписи слишком кратко, а второе слишком длинно. Оставалось предположить, что это имена Дария и Ксеркса, которые настолько соответствовали характеру надписи, что не приходилось сомневаться в правильности моей догадки. Об этом говорило и то, что в надписи сына приводился царский титул, тогда как в надписи отца такого титула не было…»
Так Гротефенд раскрыл 12 знаков или, точнее говоря, 10, решив уравнение со всеми неизвестными!
После этого можно было ожидать, что доселе безвестный учитель привлечет к себе внимание всего мира, что ему будут оказаны самые высокие академические почести, что склонные к сенсации толпы будут приветствовать его восторженными рукоплесканиями — ведь эти десять знаков были ключом к древнеперсидскому языку, ключом ко всем месопотамским клинописям и языкам…
Но ничего подобного не произошло. Не могло же быть дозволено сыну бедного сапожника, не бывшему членом Академии, предстать перед почтенным ученым синклитом знаменитого геттингенского Научного общества. Впрочем, Научное общество было не прочь заслушать доклад о его открытиях. И тогда его прочитал профессор Тихсен, прочитал в три приема — так мало ученые мужи интересовались результатами труда этого «дилетанта» — 4 сентября, 2 октября и 13 ноября 1802 года. Тихсен позаботился также об издании тезисов «К вопросу о расшифровке персепольских клинописных текстов» Гротефенда.
Однако издать полный текст этой работы Геттингенский университет отказался под предлогом, что автор не является востоковедом. Какое счастье, что от этих господ не зависела судьба электрической лампочки или сыворотки против бешенства, ведь Эдисон тоже не был инженером-электриком, а Пастер — врачом! Лишь через три года нашелся издатель, который выпустил в свет сочинение Гротефенда в качестве
Гротефенд прожил достаточно долго (1775–1853), чтобы дождаться сенсационного известия, которое в 1846 году под саженными заголовками распространила печать всего мира: клинописные тексты прочитал англичанин Г. К. Роулинсон.
Вторичная дешифровка клинописи
Генри Кресвик Роулинсон (1810–1895) был прямой противоположностью Гротефенду, еще в большей степени, чем Гротефенд — Шампольону. Лишь метод, при помощи которого он расшифровал персидские клинописные надписи, а посредством них и другие системы клинописного письма, в принципе соответствовал методу Гротефенда.
Нельзя с уверенностью утверждать, будто Роулинсон мошеннически присвоил открытие Гротефенда. Более чем правдоподобно, что он узнал о нем
