Я - Шарлотта Симмонс

— Ну, увидишь, когда спустишься, — сказал Хойт. Заметив обеспокоенное выражение ее лица, он вздохнул. — Ну ладно, это, конечно, не по правилам… в том смысле, что сюрприза не получится, но в любом случае… нет, не могу… нет, не скажу я тебе, но там будет много народу. Надолго мы там не задержимся. Но заглянуть стоит, уверяю тебя.

Шарлотта действительно беспокоилась… да что там, она просто боялась забираться с этим парнем в какой-то подвал.

Девушка чуть помедлила. В душе ее боролись страх перед неизвестностью и желание не упустить шанс продемонстрировать подругам свою состоятельность. Шарлотта на миг задержалась на пороге, быть может, отделявшем ее от настоящей пропасти, и… и… в общем, желание обрести социальный успех победило. Она последовала за Хойтом. Дверь за ними захлопнулась с глухим и тяжелым стуком. Стало тихо. Грохот вечеринки внезапно куда-то пропал. Кроме того, здесь (Шарлотта еще не знала, где именно находится это «здесь») было заметно прохладнее. Присмотревшись, она поняла, что стоит на лестничной площадке, от которой вниз уходили, заворачиваясь спиралью, едва видимые в полумраке ступени. Вдоль стены тянулись перила из толстых резиновых валиков. Перила вслед за ступенями тоже уходили вниз, закручиваясь по спирали. Короткая винтовая лестница вскоре привела Шарлотту и Хойта в маленькое помещение с низким сводчатым потолком. Бетонный пол в этой комнате был выкрашен в мышино-серый цвет, а стены, судя во всему, когда-то давно покрывали несколько слоев грязно-бежевой краски. В стене напротив лестницы едва виднелась покрашенная в тот же цвет железная дверь с маленьким окошечком, расположенным на уровне глаз человека среднего роста и запирающимся изнутри. Потолок был такой низкий, что Шарлотте показалось, будто какая-то громада давит и грозит обрушиться прямо на нее. Хойт нажал на кнопку рядом с металлическим дверным косяком, и в приоткрывшемся с лязгом окошечке появилась недовольная и даже встревоженная физиономия. Увидев Хойта, обладатель физиономии явно вздохнул с облегчением и поспешил отодвинуть засов.

— Здорово, Хойто!

Парень, открывший им дверь, оказался вовсе не мрачным охранником, а, судя по всему, таким же студентом, как и все остальные — веселым и жизнерадостным, одетым в ставшие почти униформой для мужской половины университета спортивно-армейские брюки цвета хаки и — естественно — длинную рубашку навыпуск. Густой кисло-сладкий запах, бьющий в ноздри, который не давал Шарлотте нормально дышать еще наверху, здесь чувствовался раз в десять сильнее. Только оказавшись в этом подземелье, она вдруг поняла: так приторно и мерзко может пахнуть только разлитое пиво. Впечатление было такое, словно комната, где она оказалась — размером с хорошую гостиную и вся утопающая в клубах сигаретного дыма, — была перед вечеринкой основательно вымочена в пиве и не до конца просушена в этом затхлом подземелье. Запах шел отовсюду: казалось, стоит прикоснуться к грязно-коричневым бугристым стенам, как из слоя штукатурки, будто из губки, проступит липкая пивная пена. По углам помещения стояли колонки, из которых довольно громко, хотя все же не так оглушительно, как наверху, доносились джазовый саксофон и чей-то голос, речитативом начитывающий немудреные слова, среди которых каждые несколько секунд рефреном повторялось «шоколад-сити». У противоположной стены комнаты большая компания веселых студентов о чем-то оживленно болтала.

— Привет, Хантер, — обратился Хойт к парню, открывшему им дверь. — Проблем пока не было?

— Да вроде тихо все, — ответил тот.

Они перекинулись несколькими фразами насчет того, что от стукачей в последнее время просто стало не продохнуть, и поди сейчас отличи своего чувака от этих долбаных «контролеров», а поэтому приходится быть все время на стрёме. За время этого разговора ни Хойт, ни этот самый Хантер ни разу даже не взглянули на Шарлотту, словно вообще забыли о ее присутствии, хотя кавалер не забывал по-прежнему держать руку на талии девушки, не позволяя ей отдаляться от себя ни на дюйм.

Эта навязчивая, даже демонстративная «близость» все меньше нравилась Шарлотте. Когда Хойт повел ее в глубь помещения, задавая направление своей ладонью и не удосуживаясь что-либо пояснять, девушке невольно захотелось послать его подальше вместе с его липучими объятиями и прикосновениями. Но здесь, в этом подземелье, пропитанном пивом и сигаретным дымом, Шарлотта испытывала нечто вроде клаустрофобии, чувствовала себя совсем беззащитной и еще более чужой, чем там, наверху. А Хойт все-таки был в определенном смысле гарантом того, что она по праву находится в этом «избранном обществе», и заставлял остальных студентов, видевших Шарлотту впервые, относиться к ней с уважением. В общем, она позволила Хойту подвести себя к веселящейся компании. Как выяснилось, самым веселым местом здесь была подчеркнуто старомодная барная стойка из темного дерева с латунной окантовкой и латунной же, опоясывающей ее понизу подставкой для ног. Посетители этого импровизированного бара выглядели не просто веселыми, но прямо-таки счастливыми, оказавшись в таком месте, куда простым смертным путь заказан. Свои восторги «избранное общество» выражало вполне банально: хохоча, визжа и стараясь перекричать друг друга. Вот высоко над головами толпы взвилась бутылка, содержимое которой с расстояния вытянутой руки полилось прямо в глотку одного из весельчаков.

Заметив вновь прибывших, столпившиеся у бара студенты ограничились лишь короткими приветственными возгласами вроде «Хойт!» и «Как сам-то, Хойто?». Судя по всему, веселье в этой компании уже достигло той стадии, когда формулировать и внятно произносить сложные предложения становится тяжело, да и воспринимать их никто не способен. Люди просто радуются тому, что они молоды, пьяны и имеют возможность так клево оттянуться в обществе себе подобных — таких же молодых, пьяных и клево оттягивающихся друзей-приятелей. Чуть в стороне Шарлотта увидела лежащих на кушетке парня с девушкой, крепко обнявшихся и прижавшихся друг к другу. Никому из присутствующих не было до парочки никакого дела.

За стойкой в поте лица своего и подмышек своих трудились двое чернокожих барменов — мужчины средних лет в белых рубашках и черных бабочках под наглухо застегнутыми воротниками. Перед ними на стойке выстроилась целая шеренга разнокалиберных бутылок: виски, ром, вино, водка и множество других напитков, названия которых ничего не говорили Шарлотте. Задачу барменов упрощало то, что все напитки — и пиво, и водку, и большие, и маленькие порции — они разливали в одинаковые пластиковые стаканчики.

Продолжая крепко обнимать Шарлотту, Хойт поинтересовался:

— Что будешь?

— Ничего, спасибо. — Она с трудом выдавила из себя улыбку.

— Да ладно! Это уже нечестно. Танцевать со мной отказалась! А теперь что, еще и пить не желаешь?

«Как же громко он это проорал!» Все сидевшие у стойки и за ближайшим столиком обернулись на возглас.

Тихо, почти шепотом Шарлотта сказала:

— Я не пью.

— Что, даже пиво? — изумленно произнес (нет, протрубил) Хойт.

Шарлотта хваталась за последнюю, ломающуюся прямо на глазах соломинку:

— Ну… нет. Но ведь ты же… ты ведь тоже не пьешь. — Она выразительно посмотрела на стаканчик с водой в его руке.

— Я выпью, если ты со мной выпьешь! — протрубил Хойт еще громче.

Эта сцена явно привлекла всеобщее внимание. Шарлотта почувствовала, как краска бросилась ей в лицо. Она хорошо знала, как выглядит, когда ее лицо начинает пылать, разогреваемое изнутри. Девушка попыталась что-то сказать, но смогла лишь отрицательно покачать головой. Мысленно она приказывала себе улыбаться: это давало слабую надежду, что таким образом она сумеет внушить всем этим людям, будто все происходящее очень забавно — обычная разборка между мальчиком и девочкой. Впрочем, сама Шарлотта прекрасно понимала, что эта улыбка выглядит скорее как жалкая попытка оправдаться со стороны человека, совершившего большую глупость и поставившего себя в дурацкое и неловкое положение.

— Слушай, ну давай тогда хотя бы немного вина! Вино ведь на самом деле даже не относится к крепким напиткам! Его пьют не чтобы напиться, а просто… ну, просто для настроения. Вино не считается!

Все, буквально все слышали этот разговор.

— Да не слушай ты его! Он же алкоголик — то завязывает, то опять развязывает!

Уголком глаза Шарлотта заметила того, кто позволил себе такой выпад в адрес ее столь уважаемого всеми спутника. Это был высокий и мощный парень все в тех же неизменных брюках-хаки и синей рубашке навыпуск. Одной рукой он обнимал стройную и гибкую, будто гуттаперчевую девушку в мини-юбке. Глаза у нее были мутные, и она так безвольно припала к нему всем телом, что казалось — если парень отпустит руку, то девушка просто рухнет на пол. Но посмотреть шутнику прямо в лицо Шарлотта не рискнула, просто потому, что не знала, как ответить на его реплику, чтобы еще больше не выставить себя на посмешище.

Парень же, теперь уже явно обращаясь прямо к ней, заявил:

— Я тебе серьезно говорю: ты хоть знаешь, кто с тобой рядом стоит? Да его же снимали для социальной рекламы: «Матери против пьянства среди подростков»!

— Ой, как смеш-шно, — ответил Хойт. — Просто улет! Слушай, Джулиан, а почему бы тебе не спеть для нас? Говорят, когда у человека от пьянки мозги склеиваются и язык заплетается, последним средством коммуникации для него остается пение. Валяй, мы с удовольствием послушаем.

Говоря это, Хойт продолжал обнимать Шарлотту за талию. Он смотрел на нее сверху вниз, улыбался и медленно, но настойчиво подталкивал девушку в сторону бара.

Она понятия не имела, как можно было бы ответить этому парню, адресовавшему свои намеки не только и не столько Хойту, сколько ей. Шарлотта чувствовала себя ужасно скованно из-за того, что Хойт так по-хозяйски обнимает ее на глазах у всех. Она ведь не его собственность и ничем (ну, практически ничем) ему не обязана. Поэтому девушке не хотелось показывать, что она зависит от своего спутника, — но устраивать сцену в этом таинственном подземелье, за запертой дверью, среди посторонних людей, ей хотелось еще меньше. Но хуже всего было другое: она чувствовала, что та черта ее характера, которую она, Шарлотта Симмонс, считала одним из главных своих достоинств — умение противостоять давлению со стороны ровесников, — начинает ей изменять. Она поймала себя на том, что ей ужасно не хочется показать себя наивной пай-девочкой, перепуганным подростком в компании этих уверенных в себе, принадлежащих к местному высшему обществу старшекурсников. В общем, Шарлотта сама не сознавала, как у нее язык повернулся, когда она сказала Хойту:

— Ну ладно, давай немножко вина.

— Вот это другое дело! — Прижав Шарлотту к себе еще крепче, он стал пробиваться вместе с ней сквозь толпу, окружавшую барную стойку.

Шутник-здоровяк Джулиан, шагнув в их сторону, подтянул за собой висевшую на нем девицу и сказал вдогонку:

— Какой же ты все-таки нехороший мальчик, Хойт.

Обернувшись, Хойт негромко, но отчетливо ответил:

— А ты знаешь, Джулиан, какой же ты все-таки козел? — А потом обратился к Шарлотте: — Будешь красное вино или белое?

— Даже не знаю. Может, красное?