кофе и… стакан пепси-колы.
Буфетчица безропотно налила требуемое и молча вынула из кулака Ивана Павловича деньги. Зажав в дрожащих руках чашку и стакан, Иван Павлович двинулся к дальнему столику. Тяжелая сумка соскользнула с плеча и повисла на локте. Иван Павлович поставил кофе и пепси на стол, плюхнул сумку под стол и тяжело опустился в кресло.
Надо же! Надо же! А впрочем, календарь тогда нашлепали миллионным тиражом, и ничего, в сущности, нет сверхъестественного, что… Ладно, будем считать, что ничего не было, что все как всегда. Только вот руки дрожат…
Часы над стойкой показывали самое начало десятого. От угла Большого и Второй линии, где он сейчас находился, оставалось пройти весь Васильевский остров. Времени более чем достаточно. Идти медленно, дышать поглубже, не думать о… Но как не думать, когда стоит лишь закрыть глаза, и лицо с этого календаря светится на изнанке век! Все. Все. Довольно.
Иван Павлович нарочито медленно допил кофе и поднялся…
(1976)
I
Проводив глазами Павла, оттаскивающего на перрон последнюю коробку, Таня села в машину и завела мотор. Надо было спешить. Папик особо подчеркнул, чтобы сегодня к ужину не опаздывала — можно подумать, у нее есть обыкновение опаздывать! А по дороге надо забрать билеты для Розен-кранца, засвидетельствовать почтение Терентию Ермолаевичу из Охотничьего треста, договориться с ним насчет вертолета для большого волчьего поля, уточнить день, потом забросить мамочке Адочке голландский стиральный порошок…
Таня ехала по заснеженному городу, и мысль ее непрестанно возвращалась к Павлу. Поди же ты — заскочила случайно в факультетский буфет, увидела его, и чуть ноги не подкосились. Почудилось, будто это Генерал. Со спины та же крепкая, поджарая фигура стайера, тот же стриженый темно-русый затылок, а когда он начал разворачиваться и показал профиль, сходство сделалось совсем полным. Однако анфас это был совсем другой человек — чертами вроде и похож на Генерала, разве что лоб повыше, но выражение, тональность лица… И все-таки где-то она видела это лицо, определенно видела. И только когда подошел Ванечка Ларин, сначала к ней, а потом и к тому парню, Таня определенно вспомнила: Павлик Чернов, Поль, брат Никиткиной одноклассницы Леночки Черновой, которую все звали Елкой, признанный предводитель «мушкетеров» — тех же Никитки, Ванечки Ларина, Елки и примкнувшего к ним Леньки Рафаловича, Елкиного Ромео… Надо же, какой стал — вылитый Марлон Брандо в молодости, брутальный персонаж. Наверное, девочки направо и налево штабелями падают…
В свою компанию Никита ее не приглашал. Интереса к «мушкетерам» Таня брату не показывала никогда, но тянулась всей душой в их благородный круг. Однако братец был ревнив, и Таня понимала, что ее туда он не допустит.
Павел же всегда был особенный. Наслышанная о нем еще в школе, она в его присутствии приосанивалась, повышала голос, чтобы заметил. Потом, из-за Генерала, и думать забыла. И вот надо же, встретились…
Очень хорошо, что рядом с ними тогда оказался Ванечка, собрат-филолог. Таня была, пожалуй, единственной из признанных факультетских красавиц, которая не только не убегала, завидев Ларина, но и вполне дружески с ним общалась. Объяснение тому было простое: любовью к ней Ванечка переболел еще в школе и теперь держался с ней настолько спокойно, будто она в его глазах утратила не только красоту, но и половые признаки вообще. Для него она была «сестренка настоящая», поскольку всегда одалживала на бутылочку-другую, а долга никогда не спрашивала.
Как-то раз, уже изрядно под газом, он выцыганил у нее целый червонец и в приливе чувств назвал ее «братком». Таня притворно нахмурилась и отвела руку с червонцем в сторону.
— Да ты, Ларин, уже назюзюканный сверх меры. Какая я тебе «браток»?!
— Настоящий! Сестренка-то, даже самая клевая, больше трехи не даст.
Таня рассмеялась и подарила Ванечке второй червонец, призовой.
И вот теперь это чудо в перьях женится, а Павел специально заехал за ним на факультет, чтобы отовариться к свадьбе в обкомовском распределителе и отвезти продукты на черновскую дачу, где, собственно, и будет гулянка. Не ее, конечно, дело, но лично она таким, как этот Ванечка, вообще запретила бы жениться. Ох, и нахлебается с ним его будущая жена, как ее… Татьяна. Тезка.
Иное дело Павел… Хоть времени у нее было впритирку, неожиданно для самой себя предложила подбросить их до распределителя, а потом и до Финляндского. Хотелось еще хоть полчасика побыть с ним рядом… Теперь она с ним на равных. Не сомневалась, что сейчас-то уж он ее заметил. Волнение накатило легко и приятно. «Чистый он, как прозрачный», — подумала Таня. Захотелось умыться самой, вывернуть себя наизнанку, ополоснуть в прохладных струях дождя и ни о чем не помнить, не думать. Все забыть. Что было и что будет. Сейчас, через час, к вечерочку, поздней ночкой…
Поставив машину в гараж, Таня побежала в подвал под циркулярный душ. В шкафчике, где она держала шапочку и полотенце, ее ждала записка. «22.30. № З». Таня прочла, вздохнула и встала под душ. Сегодня Папику хочется любви…
Ужин она организовала так, чтобы сытые и умиротворенные гости начали часам к десяти позевывать и искать повода удалиться на покой. Что ж, покой так покой. Не считаться с волей гостя — не в правилах этого дома. Пожелав всем спокойной ночи, Таня зашла к себе, переоделась в халат и тихо спустилась в подвальный этаж, где были оборудованы душевая и сауна. В предбаннике она сразу же подошла к особому вишнёвого дерева шкафчику, в котором находились наряды весьма своеобычные.
Таня отобрала из них те, которые соответствовали «номеру три»…
Посреди выложенной голубой кафельной плиткой комнаты на биде восседал Шеров в разодранной телогрейке и немереных линялых ситцевых трусах, спущенных на колени. Под белой задницей журчала вода. Таня подошла к нему, уперла руки в бока и заорала благим голосом:
— Ты чё расселся, дармоед!
— Ну шо ты, любонька, хай подымаешь? — Изо рта разило крутым перегаром.
— Нажрался, кобелина!
Ей хотелось расхохотаться, но это не входило в условия. Попервой, едва захихикав, она получила такую отповедь, что помнила каждое его слово. Хоть и казался тогда пьяным, на деле было все не так. Науку эту усвоила, но и обиды своей не забыла.
— Лапушка… — осоловело заплетался языком босс. — Иди что покажу… Она подошла ближе.
— Чё ты показать-то можешь?
— А ты?
Руки его развязали штрипки на байковом халате больничного покроя. Халатик распахнулся, открыв глухой блекло-розовый бюстгальтер, прячущий Танину грудь. Застежки из белых пуговиц. Простеган белой суровой ниткой. Длинные салатного цвета панталоны были ей совсем не по размеру. Болтались чуть не до колен. В таком обличье можно увидеть старую торговку на одесском пляже, которая одновременно работает и загорает. Белье фирмы «Сто лет Коминтерну». Шерова же это чрезвычайно возбудило.
— У-у, кобель!.. — сокрушенно покачала головй на это зрелище Таня и, нагнувшись пониже, медленно закрутила кран биде. Босс с размаху, по-хозяйски, шлепнул ее по заду.
— Тьфу ты, лошак скаженный! — сплюнула она и, прихватив шланг, тонкой струйкой воды остудила его плоть.
Папик затрясся, сполз на пол. Взяв шефа под мышки, Таня поволокла его на выход.
На этом ее роль заканчивалась: кульминировать о Папик предпочитал в одиночку. Так что любовь получалась стерильная, можно сказать, целомудренная. Другой Вадим Ахметович не признавал. Надо полагать, смолоду приучился, используя его же выражение, «минимизировать негативные последствия». Как то дети, дурные болезни, лишние эмоциональные и материальные обязательства, душевный дискомфорт и
