явно нецензурное бормотание. Что-то треснуло, из-за поворота вылетел сноп искр вместе с обрывком громкой фразы:
— …твою мать! Ну и хрен с тобой! Потом наступила относительная тишина. Павел подал голос:
— Эй!
— Кого еще там черти носят?!
Прямо на Павла несся высокий очкарик с всклокоченной бородой в мокром рабочем халате. Когда очкарик приблизился, Павел увидел красные, воспаленные глаза и ощутил характерный алкогольный, точнее, похмельный выхлоп.
— Ну что за мандрапа-пупа? — крикнул встрепанный очкарик.
— Да вот, — Павел протянул накладную. — Снабженцы к тебе послали. Поставь отметочку.
Очкарик обалдело посмотрел на Павла и выразительно покрутил пальцем у виска.
— Ты что, чувак, с дерева упал?
— С Луны свалился, — сказал Павел, вспомнив разговор с теткой из отдела снабжения.
— Оно и видно, — сказал встрепанный более спокойным тоном. — У нас очередь на машинное время знаешь какая… В общем, иди откуда пришел…
— Вот как? — Павел посмотрел на собеседника особым «удавьим» взглядом, который в критических ситуациях получался у него не хуже, чем у отца. Научиться такому взгляду невозможно; Павел его унаследовал.
Очкарик заметно смутился.
— Да я не в том смысле… Иди обратно в отдел снабжения. Там в сорок пятом кабинете есть такой Филимон Лукич. Оставь у него бумажку, недели через три отметочка будет…
— Когда? — недоверчиво спросил Павел.
— Ну, может, через две. Раньше никак нельзя. Как нам тут БЭСМы поставили, эти ахушники окончательно аху — я извиняюсь — ели. Все свое говно шлют нам на обработку, а у нас по институтам загрузочка будь здоров, и своя тематика имеется… Работаем в три смены, машины не выключаем сутками, пропади они!
И он в сердцах пнул по ближайшей железной панели.
— За что ж так-то? — спросил Павел.
— А ты знаешь, что это за хренотень? — злобно спросил очкарик. — Сплошная кибернетика с математикой, а сокращенно — кебенематика! Одних ламп тысячи три, значит, раз в два дня, по теорверу, одна из них дает дуба. И стоп машина. Запускай программу по новой. А если она длинная — значит еще сутки долой, это как минимум… Короче, ты меня понял. Дуй к Лукичу и раньше двадцать пятого не приходи…
Павел вздохнул. Он знал, что не только к двадцать пятому, но и к завтрашнему дню на складе не останется ни единой шайбы.
— Слушай ты, пень, — беззлобно сказал он, протягивая бумажку. — Вникни в содержание, сделай, что надо, а за мной не заржавеет.
Он расстегнул портфель и показал горлышко бутылки. Взъерошенный математик взял бумагу, не сводя глаз с портфеля.
— Ты не сюда смотри, ты туда смотри, — сказал Павел, грозя пальцем.
Очкарик, нахмурив лоб, стал изучать бумагу.
Потом он тряхнул головой, хихикнул, убежал куда-то вместе с накладной и через минуту вернулся.
— Вот тебе штамп. Иди получай свои хреновины. А я сейчас программу на твою заявочку составлю. Запущу вне очереди, чтоб никто не придрался…
— Зачем?
— Должна ж быть перфокарта и распечатка с машины. Для отчета. Мы с ней на пару шустро работаем. Часика за три справимся.
— Сто на один умножить? За три часа?
— Ага, и получить девяносто девять и три в периоде. Принцип цепей. Техника, что ж ты хочешь?
— Я? Хочу технику потолковей… В общем, я пошел шайбы выколачивать, а на днях, если позволишь, загляну к тебе. Что-то меня твое хозяйство заинтересовало. Держи гонорар…
Через два часа, собрав пять требуемых подписей, Павел стоял перед кладовщиком, который придирчиво изучал накладную.
— Непорядок, — сказал наконец кладовщик. — Вот тут не по форме. И тут: «За Сметанина Коммод».
— Сметанин в отпуске, — сказал Павел, успевший поднабраться кое-каких сведений.
— Не знаю, не знаю, — заявил кладовщик. — Мне не докладывались.
— У меня и другой документ есть, — сказал Павел и вытащил вторую бутылку.
Так он заполучил дефицитные шайбы, знакомство с программистом Шурой Неприятных и тему для серьезных размышлений…
Потом Павел занимался своей текущей работой, Другими делами, но исподволь все возвращался к сцене в вычислительном центре, вспоминал собственные слова: «Хочу технику потолковее». То он ловил себя на том, что смотрит на физические свойства разных минералов с позиции того, нельзя ли их каким-то образом использовать в микросхемах или в чем-то подобном, чем можно заменить вакуумные лампы, то вдруг, гуляя по парку, с удивлением слышал собственный голос, повторяющий: «Может, не кремний, не металлы а, скажем, углерод». Однажды ему приснилось, что он раскрывает толстую книгу, на переплете которой написано:
«Сверхпроводимость».
Постепенно эти разрозненные сигнальчики свелись в некую предварительную гипотезу. Павел обложился специальной литературой, кое-что просчитал, прикинул. Гипотеза стала обретать четкость.
Весной он подал. документы в аспирантуру — почему-то Горного института. Летом, во время отпуска, он увязался в экспедицию, проводимую одним из заказчиков лаборатории Кухаренко по кимберлитовым брекчиям Якутии.
Его потянуло на алмазы. Коллеги недоумевали: предмет, невероятно притягательный для обывателя, но для серьезного ученого — очень так себе.
Получив заявление Павла об увольнении, Кухаренко вызвал его на ковер. Разговор в кабинете продолжался четыре часа, потом они вместе вышли на улицу и незаметно отмахали полгорода, споря, махая руками, вворачивая в беседу такие термины, что прохожие озирались на них с некоторой опаской — уж не с Пряжки ли сбежали милостивые государи?
Прощаясь возле Витебского вокзала, Кухаренко сказал:
— На мой взгляд, ваши шансы на успех примерно один к четырем. Я бы на такое соотношение не пошел. Вы, судя по всему — другое дело. Дерзайте.
И крепко пожал Павлу руку.
Вступительные в аспирантуру Павел сдал легко, почти незаметно для себя. На новом месте его вновь обдало позабытым душком, липким и неприятным: его вновь воспринимали исключительно как сына «того самого» Чернова. Противно, конечно, но по большому счету не так уж важно — людей, так его воспринимавших, он уважать не мог, а стоит ли брать в голову, как тебя воспринимают те, которых ты не уважаешь? Более того, этот нюансик даже помог ему — он в мгновение ока обзавелся идеальным научным руководителем. То был седовласый почтенный академик, все время которого уходило на всяческие симпозиумы, президиумы, коллегии и, эпизодически, на собственно науку. Своим аспирантам он предоставлял полную свободу, ничего им не навязывал, работ их не читал. Защищались у него все — тупицам «помогали» подчиненные академику научные работники.
По этой же причине у Павла там не появилось новых друзей, даже приятелей, за одним, пожалуй, исключением. Здесь был случай даже забавный — Малыхин, комсомольский вожак откуда-то с Урала, явно рвался зацепиться за город и за институт, сделать хорошую карьеру. Он с первых дней начал обхаживать Павла, набиваясь ему в друзья. Это было так очевидно, так наивно и простодушно, что Павлу сделалось даже смешно — и он чуть-чуть допустил к себе Малыхина и изредка захаживал к нему в общежитие перекинуться в картишки или выпить винца и послушать малыхинские излияния по части организации
