В путь за косым дождём

Арктикой.

Элсуэрт, сын миллионера и сподвижник Амундсена, австралиец Уилкинс с пилотом Беном Эйелсоном, первыми высадившиеся на самолете у «полюса недоступности», итальянский исследователь Умберто Нобиле — в бессонные ночи на материке они чертили на карте свои маршруты через белое пространство, затем с великим трудом добывали оборудование, чаще всего старые, списанные самолеты, уговаривали различные общества и правительства — все для того, чтобы вылететь на Север с риском не вернуться. Однажды Эйелсон и Уилкинс взлетали на Шпицбергене, самолет никак не мог оторваться от временной, наспех расширенной дорожки среди снега и льдов, тогда Уилкинс, выбравшись из самолета, стал раскачивать его за хвост, пытаясь потом вскочить в кабину уже на ходу; трижды Эйелсон возвращался за товарищем, который оставался на льду и даже чуть не улетел в воздух без перчаток, на фюзеляже, — пока Уилкинсу не удалось попасть в кабину при разбеге. Эйелсон, как и Амундсен, черту своей жизни подвел во льдах; только через год после последнего полета его тело нашли на Чукотке наши летчики.

В 1928 году весь мир опять заговорил об Арктике. Юный архангельский радиолюбитель вдруг услышал призыв о помощи: говорил экипаж попавшего в беду дирижабля «Италия». Работы по спасению начались с небывалым тогда для Арктики оживлением — в них приняли участие шведы, норвежцы, французы и итальянцы. Поиски стоили жизни Амундсену. И вот тогда мир узнал, что у русских есть летчики с большим полярным опытом, закаленные в Арктике: на борту ледокола «Красин» и «Малыгин» спасать экспедицию Нобиле отправились пилоты Бабушкин и Чухновский. Наша авиация уже имела опыт промысловой разведки во льдах, и Чухновский первым обнаружил отправившихся к земле итальянцев Цаппи и Мариано.

В тот же год Ричард Бэрд отправился с большой экспедицией в Антарктиду, основал там лагерь «Литл-Америка» и пролетел впервые над Южным полюсом. С тех пор тридцать лет своей жизни Бэрд отдал исследованиям шестого континента и почти половину своей энергии — добыче денег для экспедиций и войне с кредиторами. Он даже вынужден был называть вновь открытые плато и горы именами Рокфеллера, внука Форда, нью-йоркских пивоваров и фабрикантов сгущенного молока, у которых удалось выпросить денег на экспедицию. В своем дневнике он писал: «Добыча денег на полярные исследования всегда будет самой трудной задачей».

В 1931 году, несмотря на катастрофу с «Италией», к Северной Земле отправился дирижабль «Граф Цеппелин». Экспедиция была организована «Международным обществом по исследованию Арктики воздушными средствами». Ее научным руководителем был назначен известный советский ученый профессор Р. Самойлович, руководивший спасением Нобиле. Дирижабль прошел над островами Северной Земли, когда там работала, занимаясь маршрутной съемкой на огромной территории, почти в 27 тысяч квадратных километров, экспедиция Г. Ушакова, Н. Урванцева, С. Журавлева и В. Ходова.

В 1934 году в Чукотском море был раздавлен льдами пароход «Челюскин», и 104 человека, в том числе десять женщин и двое детей, очутились на льдине. Их спасение превратилось в ледовую эпопею: за ним следили весь мир и вся страна. Летчики Н. Каманин, М. Слепнев, И. Доронин, В. Молоков, М. Водопьянов, С. Леваневский и А. Ляпидевский, которые вывезли людей на землю, были впервые удостоены специально установленного звания Героя Советского Союза. Там, в ледовом лагере Шмидта, возник план создать на самом полюсе дрейфующую станцию для научных работ, доставив ее туда самолетами. Этой идее полярный летчик М. Водопьянов посвятил свою книгу «Мечта пилота».

Через три года Арктике пришлось признать себя побежденной. Там, куда раньше ценой отчаянных усилий могли прорваться только одиночки, были поставлены палатки папанинского лагеря, самолеты доставили десятки тонн снаряжения, которое просто невозможно было дотащить сюда на собаках. А меньше чем через месяц Чкалов пролетел через полюс в Америку. За шестьдесят три с половиной часа он прошел почти до Сан-Франциско, но повернул из-за облачности и сел недалеко от города Портленда. В следующем месяце тем же путем прошел самолет Громова — за Лос-Анжелосом его не смог принять из-за тумана аэродром Сан-Диего, дальше уже была граница Мексики, но у Громова не оказалось ее карт и визы, поэтому он повернул, пересек Североамериканскую пустыню и сел у города Сан-Джасинто. Еще через месяц над полюсом прошла тяжелая четырехмоторная машина Леваневского, который потом вдруг сообщил, что один мотор вышел из строя, и после этого замолчал навсегда. Тридцать самолетов, наших и иностранных, в течение года искали пропавший экипаж — он исчез так же бесследно, как Амундсен: Арктика получила одну из последних своих жертв.

Теперь борьба за достижение полюсов на самолете стала воспоминанием. На Северном полюсе каждый год возобновляются на новой льдине дрейфующие станции, и сотни машин ежегодно облетывают тысячи километров бывшего вечного безмолвия. Теперь пассажир в удобном кресле глядит в иллюминатор с обычным дорожным спокойствием на те таинственные пейзажи, которые наполняли души первых путешественников «восторгом и ужасом». Огромный опыт полярных летчиков, привыкших летать в любых условиях и без видимых ориентиров, давно стал достоянием нашей гражданской авиации, а новые приборы страхуют летчиков от ошибок. Наука прочно высадила свои десанты в Антарктиде, где победивший воздушный транспорт — по-прежнему в очень трудных условиях — работает почти без летных происшествий.

И все же сам полярный край остался таким же суровым и беспощадным, просто человек к нему приспособился и лучше вооружен для борьбы за свое существование. С природой здесь не шутят. Я добрался от Москвы до станции СП-7 за два дня с посадками на обыкновенном самолете, завозившем очередные грузы. Был конец апреля — оживленное время в Арктике. Над полюсом сутками стояло солнце, и окна на «ночь» задергивали черными шторками и зажигали лампы, чтобы не нарушать нормальных людских привычек. Весь поселок выглядел очень мирно и благоустроенно, но трудно было все же забыть, что только толщина льда меньше чем в два метра отделяет его от трехкилометровой глубины океана. В небывало ясном и чистом небе, никогда не знавшем пыли, застыли вокруг лагеря высокие ледяные торосы. И казалось, ничто вокруг уже не напоминает о том неистовстве, с которым стремились сюда беспокойные души, — Арктика не хранит следов. Но их хранит наша память.

Весь путь авиации до наших дней, когда окрепшие крылья вторглись в самые глухие места всех континентов, — торжество человеческого оптимизма.

Профессия сама формирует нас. Летный характер не будет подлинным без большой энергии и быстрой готовности к действию. Иначе было бы нельзя летать. Летчик-испытатель — это прежде всего летчик-исследователь в не меньшей степени, чем открыватели полюсов, и если Амундсен был обречен на что-либо, то прежде всего на страсть к исследованиям, так же как и Скотт, который погиб на семнадцать лет раньше.

У Коллинза есть превосходная новелла об унылом летчике, над которым он посмеивается с добродушной иронией, свойственной их профессии:

«Глуми Гас» — мрачный малый — прозвали его в начальной военной летной школе Брукского аэродрома. Он всегда ждал, что его вот-вот выгонят из школы. Окончив ее, он считал, что это чистая случайность и что ему и трех недель не продержаться в школе высшего пилотажа в Келли. Когда он все-таки окончил Келли с репутацией лучшего летчика в классе, он был уверен, что никогда не найдет себе работы в гражданской авиации, что незачем было, собственно, кончать.

Несколько месяцев спустя я встретил его в Чикаго. Он летал на одном из лучших перегонов западного участка воздушной почтовой линии. Он был твердо убежден в том, что он много не налетает.

— В самом ближайшем будущем, — сказал он, — мне не миновать разбиться во время ночного полета. Что же хорошего в такой работе, если после нее останешься инвалидом на всю жизнь?

Спустя несколько лет я увидел его снова. Он летал над Аллеганскими горами. Он не понимал, на что ему больше жаловаться, раз уж он мертвец. Ведь все хорошие летчики разбиваются в этих горах...

Он взял отпуск и на время зачислился в армию. Я встретил его на аэродроме Митчел. Он сказал, что ему захотелось полетать на военных самолетах, чтобы отдохнуть и поразвлечься во время отпуска.

— Но знаешь, мне не следовало этого делать, — добавил он, — я слишком долго летал прямо и горизонтально. Сегодня утром я чуть не сбил одного в строю. Вряд ли я доживу до того, чтобы вернуться на почтовую линию.

Я вскоре увидел его снова, после того как он возвратился на свой участок.

— Как дела, Глуми? — приветствовал я его.

— Ах, — сказал он, — полеты на военных машинах сделали меня неосторожным. Сегодня утром я чуть не налетел на радиомачту. Как ты знаешь, неосторожность губит старых летчиков.

— Гас, — сказал я, — ты бы чувствовал себя несчастливым, если бы тебе не о чем было беспокоиться. Ты, наверное, доживешь до таких лет, когда у тебя вырастет длинная и белая борода, и тогда ты по целым дням будешь терзаться мыслью о том, как бы тебе не наступить себе на бороду и не сломать шею.

Только слабый огонек улыбки мелькнул в его мрачных глазах.

Биография авиации и воздухоплавания — этот великолепный подбор томов для серии «Жизнь замечательных людей» — складывалась так стремительно, что по ее страницам легче не пройти, а пролететь. Первая четверть века, с тех пор как люди обрели крылья, промелькнула, если пользоваться словами, привычными для самих летчиков, в крутом наборе высоты.

Это была поистине героическая эпоха, и мое поколение росло вместе с ней, дышало ее воздухом и мужало вместе с ней. Я помню взлет стратостата Прокофьева, похороны Федосеенко, Васенко и Усыскина, встречи папанинцев и Чкалова и даже «Цеппелин» над Москвой, когда он, как желтая рыба, освещенная солнцем, стремительно уплывал к Северной Земле, разворачиваясь над колокольнями древней русской столицы... Я помню сухой треск пропеллеров на бывшем Ходынском поле на Ленинградском шоссе, где был центральный аэродром, — их страстные песни, в которых так ясно слышалось томление беспокойного века, заворожили навсегда многих мальчишек за высоким забором вокруг летного поля, и один из них, когда добился своего, стал крупнейшим летчиком своего времени, полковником Анохиным, без которого история авиации не может быть полной...

О, наше детство, мелькнувшее на крыльях неистребимой мечты! Мне кажется, что многие из нас, те, что по-прежнему легки на подъем, так и не расстались с ним.

ФОРПОСТ В НЕБЕ

И вечный бой!

Покой нам только снится...

А. Блок

Ты помнишь, как авиация снова вошла в нашу жизнь, когда началась война в Испании, и мы следили по карте за боями над Мадридом и все говорили, что там сражаются добровольцами наши летчики, хотя никто еще не знал, что Родриго Матео — это Серов, будущий дважды Герой Советского Союза, один из первых принявший ночной бой именно в те дни над столицей осажденной фашизмом республики... Над картой Испании, как и над картами полярных трасс, уже тогда мужали характеры нашего поколения.